Некоторое время мы лежали молча. Я бессмысленно таращилась в потолок, который невозможно было разглядеть в вязкой темноте. Настя тихо сопела. В ее дыхании не было ничего умиротворенного. То было дыхание настороженного человека, а не того, кто пытается мирно уснуть.
А потом началось.
— Я слышала, что мертвые выходят из своих могил не в полночь, как принято считать, а как раз перед самым рассветом, — глухо сказала Настасья.
Я пнула ее локтем в бок. Тихо ойкнув, она на какое-то время заткнулась, и я решила, что в следующий раз не стесняясь залеплю ей хорошую оплеуху.
Долго ждать мне не пришлось. Помолчав минут десять, Настасья вдруг тоненько пропищала:
— Ты слышала?
— Убью! — пригрозила я. — Спи!
— Нет, правда!.. Только не говори мне, что не слышала, а то я сойду с ума…. Такой противненький скрип….
Я не удостоила ее ответом. Закрыла глаза и представила себе, что Валерий сделает со мною, когда мы вернемся в Эдинбург и я отправлю Настасью снимать стресс магазинотерапиеи, а сама помчусь к нему на свидание. Незаметно стяну из необъятного баула Настасьи ее атласный светло-голубой лифчик с черными кружавчиками, с ног до головы обольюсь ее духами «Ангел»… Я посмотрю на него свежими глазами, и может быть, щемящая нежность рассеется, как наваждение.
И в тот момент, когда я прикидывала, стоит ли мне надеть свои единственные туфли на каблуках (аргумент за: вместе с туфлями образ роковой женщины можно будет считать завершенным; аргумент против: я все равно не умею ходить на каблуках больше пятнадцати минут) — в тот момент я и услышала странный звук.
Тоненькое поскрипывание напоминало унылую песнь несмазанного колеса старой телеги или звук осторожно открываемой деревянной двери. Я замерла и навострила уши. Рядом со мной дрожала всем телом и еле слышно поскуливала Настасья.
— Теперь ты слышала? Теперь ты понимаешь, что я не вру?! Мира, мы же можем умереть!!!
— Замолчи! — потребовала я и, выдернув из ее похолодевших от ужаса пальцев фонарик, вскочила с кровати.
Тусклое оранжевое пятнышко фонаря не имело никакого смысла в борьбе с вязкой бархатной темнотой. Блеклый лоскуток света выхватывал из темени то кусочек старинной бронзовой рамы для картин, то изъеденную молью штору, то облепленный восковыми потеками подсвечник. Самое странное:
я даже не могла точно определить, откуда доносится этот подозрительный скрип, который с каждой секундой становился все громче, будто бы к нашей спальне приближалось нечто… нечто, во что мне до сих пор верилось слабо.
Настасья вскочила с кровати и схватила первое, что ей попалось под руку, — черную от копоти каминную кочергу.