Уоми взобрался на уступ и неподвижно замер на месте.
Здесь овраг расширялся в круглую котловину, окруженную лесом. Со всех сторон поднимались стеной деревья. Посередине рос громадный дуб. Корявый ствол его, покрытый странными наростами, поражал своей чудовищной толщиной. Девять взрослых мужчин, взявшись за руки, вряд ли могли бы заключить его в свои объятия.
Окружающие деревья были также изрядных размеров и весьма почтенного возраста. Их ветви раскидывались широко над землей. Но и среди этих лесных великанов центральный дуб казался настоящим гигантом. Его кудрявая голова высоко поднималась над лесом.
Огромные нижние ветви темным шатром покрывали землю и нагибались концами чуть не до самой земли. Два толстых сука были безлистны и напоминали мощные, широко распростертые руки с растопыренными пальцами. Между ними выше человеческого роста виднелось черное дупло удивительной формы. Оно было похоже на разинутый рот, окруженный толстыми губами.
Выше дупла — две черные ямы, искусно выдолбленные и выжженные огнем. Над каждой из них виднелось по большому уродливому наросту в виде насупленных бровей. Все это делало нижнюю, толстую часть ствола похожей на какой-то чудовищный лик с разинутой пастью и черными, наводящими ужас глазами.
Это был старый Дабу — священное дерево, природный идол окрестных поселенцев. Его нижние ветви были увешаны приношениями почитателей. Тут висели шкурки горностаев, выдр, белок и бобров, а также глиняные фигурки каких-то зверей. Это были дары охотников после счастливой охоты или предварительные подарки, которыми они хотели задобрить могущественного хозяина леса.
Тут и там виднелись засохшие венки — приношения молодых девушек-невест. Были здесь и длинные гирлянды желудей; их приносили женщины, молящие об облегчении родов.
Уоми с детства было знакомо чувство необъяснимого трепета, которое охватывало его при виде Священного Дуба. Так бывало всякий раз, когда мать вместе с другими матерями поселка приводила его на поклонение Великому Дабу.
Под густой тенью гигантского шатра из ветвей еще таинственней казался пахнущий лесной гнилью сырой полумрак оврага. Как только Уоми вступил в эту тень, в нем разом всколыхнулись детские, почти забытые страхи. Сердце его екнуло по-ребячьи, когда на него глянули, как живые, глубокие зрачки идола из-под нависших корявых бровей. Уоми робко положил приношение на корни дуба и упал ничком на землю. Он охватил ладонями голову, зажмурился и долго лежал, прижимая лицо к сухим, прошлогодним листьям.
Вдруг старый Дабу тихо шевельнул концами ветвей. В этом шелесте листьев Уоми почудился таинственный шепот живой души. Уоми вскочил, радостно протянул вперед загорелые руки и заговорил: