— Вот я тебя на шомпол насажу, а потом изжарю!
Савка штыка не испугался.
— Нашел чем пугать… ленинградского-то! Мне бы вот комиссара Огурцова. Может, слышал?
— А ты кто такой? На што тебе сдался комиссар?
— Так я же его сын буду… Савка Огурцов!
— Минутку, — и матрос стал куда-то названивать.
Скоро явился запаренный рассыльный в бушлате.
— Вот этого пацана — в политотдел.
— Есть! — развернулся рассыльный.
Он провел Савку на третий этаж, в просторный кабинет, где за столами (под плакатами, зовущими к победе) сидели и что-то писали четыре морских офицера. Савка понял, насколько он плох, когда при виде его один офицер схватился за голову, второй свистнул, третий охнул, а четвертый, самый деловой, спросил:
— Что делать с ним для начала? Мыть или кормить?
Состоялась краткая дискуссия, в которой Савка скромнейше участия не принимал. Коллегиально было решено — сначала кормить, но не до отвала, чтобы не помер…
— Идя на камбуз, но соблюдай норму. Потом ешь сколько влезет, а поначалу воздержись. Отец твой на тральщиках, мы ему сейчас позвоним, и он скоро прибудет…
Столовая в Экипаже — «громадный зал вроде театра, и в даль его тянутся столы, столы, столы… Они накрыты к обеду — миски, ложки, чумички, а вилок матросам не положено. Сбежались официантки. Сочувственно охая, усадили Савку за отдельный стол и сами уселись напротив. Горестно подпершись руками, женщины смотрели, как он подчистую умял и первое, и второе, и третье. Одна из них, постарше, сказала ему:
— Нам не жалко. Мы бы еще дали, да из политотдела звонили. Не ведено тебе сразу много есть.
Опять явился рассыльный и объявил Савке весело?
— Ходи вниз по трапам. Тут недалече… только до баржи!
Привел он Савку на баржу, вмерзшую в лед под берегом, а на барже была мыльня. Пожилой матрос-банщик вопросил строго:
— А вша у вашего величества имеется?
— Хватает, — робко признался Савка.
— Тогда сымай все с себя, кукарача!
Первым делом банщик пожелал остричь Савку под машинку.
— Нагнись. Я тебя под нуль оболваню.
Савкины пожитки он завязал в узел и поднял его двумя пальцами.
— Вша, — сказал матрос внушительно, — животная загадочная. Когда человек в тепле, в счастье и в сытости — ее нету! Как только война, смерть, голод и горе людское — тут она появляется, стерва, и ты скребешься, как не в себе… Вот что, — закончил он, — от прежней шикарной жизни оставлю я тебе пальтишко, порты да валенцы. Остальное в печку брошу.
— Кидайте, — согласился Савка. — Чего тут жалеть?
Моясь казенным мылом, он заметил, что его левое плечо все синее от удара поездным крюком. В трюма баржи — жаркая парилка, лежат на полках исхлестанные веники. Когда Савка вымылся, банщик бросил ему все чистое — морское. От кальсон и тельняшки исходил особый — казенный, что ли, — запашок.