Брат Эдмунд, попечитель монастырского лазарета, был серьезным, вдумчивым человеком приятной наружности; будучи всего на восемь лет моложе шестидесятилетнего Кадфаэля, он хорошо смотрелся бы и верхом на лошади, и в качестве владельца какого-нибудь манора, хозяйским глазом приглядывающего за своими арендаторами. Он неторопливо обдумал ответ и спокойно проговорил:
— Нет, я никогда не испытывал сожалений. Но ведь мне неизвестно, о чем стоило бы жалеть. Однако я знаю тех, кто бунтовал просто от желания узнать это. Может быть, они воображали, что в мирской жизни больше возможностей, чем в нашей, а я, вероятно, лишен этого дара воображения. А может быть, мне посчастливилось найти себе работу по душе и по способностям и у меня не было времени роптать. Я бы ничего не хотел менять. И я сделал бы тот же самый выбор, если бы давал обет уже взрослым. Но у меня есть основания думать, что другие, будь их воля, сделали бы другой выбор.
— Честный ответ, — похвалил аббат Радульфус. — Брат Кадфаэль, а ты? Ты много бродил по свету, был в Святой земле, знаком и с оружием. Ты сделал выбор поздно и сделал его сам, и мне кажется, ты не тоскуешь о прошлом. Ты, повидавший так много, приобрел ли ты что-нибудь, выбрав монастырь?
Кадфаэль обнаружил, что прежде, чем ответить, ему нужно подумать, а думать после целого дня работы на солнце было очень трудно. Он прекрасно понимал, что хочет услышать от него аббат, но все же его смущала встававшая перед глазами картина, когда маленького ребенка, почти из колыбели, без его ведома обряжают в рясу — то, что он, Кадфаэль, сделал по собственной воле.
— Думаю, я приобрел многое, — проговорил он наконец. — Более того, мой дар, каким бы ничтожным и жалким он ни выглядел, значительнее того, который я смог бы принести, явившись сюда неопытным юнцом. Я откровенно говорю, что любил ту жизнь, высоко ценил воинов, которых знал, благородных людей и их великие дела, свидетелем которых был, и если в расцвете лет я решил отказаться от всего и предпочел жизнь в монастыре, то это говорит только о моем почтении и благоговении перед Церковью. И я никоим образом не считаю, что, сохранив кое-какие воспоминания, я менее пригоден исповедовать преданность Богу, — скорее, это помогает мне служить более ревностно. Если бы меня отдали в монастырь в раннем детстве, то, возмужав, я бы стал бунтовать, желая получить принадлежащее мне по праву. То, что я не провел здесь детство, помогло мне пожертвовать своими правами, когда на меня снизошла мудрость.
— Но ты ведь не будешь отрицать, — сказал аббат, и его худое лицо осветилось мимолетной улыбкой, — что есть люди, которые по своей природе и милости Божьей предназначены для того, чтобы с ранней юности начать вести жизнь, которую ты открыл для себя только в зрелые годы?