Молча стояли они вчетвером у тела брата Эльюрика, глядя на жалкую кучу черного тряпья, отброшенную в сторону руку покойного, искалеченный куст и окровавленный нож. Найалл отошел на несколько шагов, не желая мешать монахам, но был готов в любой момент ответить на их вопросы.
— Бедное исстрадавшееся дитя, — вздохнув, промолвил аббат Радульфус. — Боюсь, мне не удалось помочь ему, его болезнь была более тяжелой, чем мне показалось. Он просил освободить его от обязанности вручать розу, но не мог вынести, чтобы это делал кто-то другой, и попытался погубить куст. И погубил себя вместе с ним.
Кадфаэль пристально вглядывался в истоптанную землю. Все они старались не подходить слишком близко, чтобы ничего не потревожить, чтобы все осталось таким же, каким было, когда Найалл опустился на колени и повернул к свету бледное мертвое лицо.
— Вы считаете, он лишил себя жизни? — спросил Ансельм. — Значит, мы должны осудить его как самоубийцу? Как бы нам ни было жаль его?
— А что же еще? Скорее всего, эта нежданная любовь, свалившаяся на него, въелась в его душу так глубоко, что он не мог пережить, чтобы кто-нибудь другой пошел к этой женщине. А иначе зачем он выскользнул ночью из монастыря и прокрался сюда, в этот сад? Зачем было рубить куст? И оставалась одна только ступенька, которую он в отчаянии и перешагнул, — внушенное сатаной желание вместе с розами погубить и свою жизнь. Он думал, что такая смерть наверняка запечатлит его образ в памяти этой женщины. Ведь вам двоим известно, как велико было его отчаяние. Вот и нож лежит возле его руки.
Это был не кинжал, а простой нож на длинном черенке, острый и тонкий, такой обычно носят при себе для самых разных надобностей: им можно и мясо резать за столом, и обороняться где-нибудь в пути от разбойников или от кабана в лесу.
— Возле руки, но не в руке, — коротко заметил Кадфаэль.
Аббат Радульфус и брат Ансельм повернулись и внимательно посмотрели на него. В глазах у них мелькнула надежда.
— Смотрите, как он вцепился пальцами в землю, — продолжал Кадфаэль. — Причем на земле крови нет, а нож в крови по самую рукоятку. Троньте его руку, видите — она уже коченеет, сжимая землю. Нет, он никогда не держал ножа в руке. А если бы он носил при себе нож, разве не висели бы у него на поясе ножны? Ни один человек в здравом уме не станет носить такой нож без чехла.
— Человек, который не в себе, станет, — печально возразил аббат. — Ему нужен был нож, чтобы сделать с розовым кустом то, что он сделал. Разве не так?
— То, что сделано с розовым кустом, сделано не этим ножом, — сказал Кадфаэль решительно. — Даже острым ножом такой толстый ствол пришлось бы рубить никак не меньше часа. Это сделано другим орудием, более подходящим для такого дела, серпом или топориком. Более того, смотрите, след от удара начинается гораздо выше, там, где одним, ну, двумя ударами можно было перерубить ветку. Но потом трещина на стволе сползает вниз, к толстой части, откуда в течение многих лет отпиливали сухие ветки, и на их месте образовались очень твердые наросты.