Надев берет, Лизетт направилась по главной улице к выезду из деревни. Ей то и дело приходилось поворачивать голову и отвечать на приветствия деревенских женщин. Несмотря ни на что, они продолжали заниматься повседневными делами — ходили за покупками и разговаривали так, словно не замечали на улицах врагов.
«Неужели солдаты, ошивающиеся на углах деревенских улиц, считают, что жители смирились и покорились? — подумала Лизетт. — Если так, они недооценивают ненависть нормандцев. Едва произойдет вторжение союзников, все жители как один — от старой акушерки мадам Пишон, которая последние тридцать лет принимала каждого ребенка в деревне, до одиннадцати-, двенадцатилетних учеников Поля — поднимутся против захватчиков».
Выезд из деревни охраняли часовые в маскхалатах, поэтому Лизетт остановилась и предъявила удостоверение личности. Солдат небрежно взял его, но даже не скользнул по нему взглядом. Отлично зная, кто такая Лизетт, он решил познакомиться с ней поближе. Она отличалась от хорошеньких местных деревенских девушек. В Лизетт де Вальми было что-то особенное. Несмотря на простую одежду и грубые шерстяные чулки, в ней чувствовались порода и хорошее воспитание. Высокомерие Лизетт возбуждало солдата. Вот и сейчас девушка смотрела на него, горделиво приподняв подбородок, а глаза ее выражали такое пренебрежение, будто она была особой королевских кровей, а он — комком грязи.
— Не хотите ли сигаретку? — предложил часовой. Он сделал шаг к Лизетт, не выпуская из пальцев ее удостоверения.
Девушка крепко вцепилась в руль велосипеда и с ненавистью посмотрела на солдата. Ее глаза цвета дымчатого кварца, обрамленные густыми ресницами, были так прекрасны, что у часового заныло в паху. Вот о таких французских девушках мечтают все мужчины, с такими немецкие генералы развлекаются в Париже. Шелковистые темные волосы Лизетт ниспадали на плечи гладкой волной, заколотые с одной стороны черепаховым гребнем, а с другой — убранные под кокетливо надетый пурпурный берет.
Солдат ухмыльнулся.
— Мы могли бы стать друзьями, — сказал он на отвратительном французском.
— Да я скорее умру, чем стану дружить с немцем, — ледяным тоном отрезала Лизетт.
Другие часовые, стоявшие поодаль, загоготали, и улыбка исчезла с лица солдата. Да кем, черт побери, возомнила себя эта девчонка, если разговаривает с ним как с каким-то крестьянином? Проклятые надменные французы! Держатся так, словно это они победители.
— Проходите. — Часовой протянул Лизетт ее удостоверение. Ладно, со временем… командир перестанет требовать, чтобы они по-особому относились к местным родовитым землевладельцам. Вот тогда он и посмотрит, действительно ли эта девчонка предпочтет умереть.