для защиты от крыс. Один из стражников нарушил
этот запрет, и его самого сначала выпороли, а по
том тоже посадили в земляную тюрьму.
Гурька посмотрел себе под ноги, потом окинул выложенный булыжником угол двора, словно хотел увидеть то, о чем рассказывал лейтенант.
Соколов понял его и сказал:
– Земляной тюрьмы уже давно нет. Но здесь
сохранились другие ужасные углы. Самых опасных преступников царское правительство заточало
в специальные «молчальные комнаты», эти крохотные каменные мешки, в которых узники могли
спать только согнувшись. А если узник начинал
кричать, ему вставляли в рот кляп – грязную
тряпку. Ее вынимали изо рта только для того, что
бы несчастный мог поесть. Никакого сношения с волей ему не полагалось. О человеке забывали на долгие годы. Его никто не видел, и он тоже никого не видел, кроме стражи, всегда молчаливой. Когда заключенные жаловались царю на тяжелые условия заточения, – продолжал лейтенант, – он на это отвечал, что узники должны быть ему еще благодарны, потому что он сохранил им жизнь. А вы видите, какая это была жизнь. Случалось, что кто-нибудь из посаженных в такой каменный мешок, не выдержав мучений, произносил страшные cлова: «Слово и дело». Эти слова значили, что человек, сказавший их, знает какую-то важную государственную тайну. Ими пользовались доносчики, которые хотели выдать кого-либо царю. Такого человека немедленно доставляли в Москву и спрашивали, почему он сказал: «Слово и дело»? Иногда соловецкие узники пользовались этим. Их тоже везли в Москву. Там они что-нибудь лгали. Их били плетьми, пытали раскаленным железом, вывертывали руки. И если человек оставался еще жив после всех перенесенных пыток, его отправляли обратно сюда. Люди знали, на что они идут. Но они терпели все страшные муки, чтобы хотя бы на время вырваться из каменного мешка, взглянуть на солнце. Путешествие от Соловков до Москвы и обратно в те времена занимало несколько месяцев. И если человек просидел в таком узилище пятнадцать-двадцать лет, эти два месяца казались ему праздником.
– Двадцать лет! – воскликнул Гурька.
– Сидели и больше. Вятский крестьянин Семен Шубин просидел в соловецком остроге более
пятидесяти лет… Однако надо искать Агишина.
Пойдемте.
Они снова спустились в лабиринт старого острога, обошли несколько казематов, прокопченных и прозеленевших. Сырость и холод от каменных глыб-валунов, влежавшихся в суровую землю острова, сказывались ознобом во всем теле.
Гурька крепко сжимал зубы, чтобы сдержать дрожь. Хотелось вернуться и никогда больше не заглядывать в это древнее узилище.