– Да, – заметил я, – все верно. И та же мрачная волна, которая подхватила вас, влекла и меня в погоню за вами с револьвером в руке и с безумной ненавистью в сердце. А ты, Нетти? Какое слово соблазнило тебя? «Пожертвуй собою»? «Бросайся в пропасть»?
Руки Нетти упали на стол.
– Я сама не знаю, что это было, – заговорила она от всего сердца. – Девушки не приучены так разбираться в своих мыслях и чувствах, как мужчины. Я и теперь не могу разобраться. Тут было множество мелких, подленьких причин, бравших верх над долгом. Подлые причины. Мне, например, нравилось, как он хорошо одевается. – Она улыбнулась, сверкнула улыбкой в сторону Веррола. – Я мечтала, например, что буду, как леди, жить в отеле, иметь прислугу, дворецких и прочее. Это отвратительная правда, Вилли. Да, меня пленяли такие гадкие вещи и даже еще худшие.
Я все еще вижу, как она каялась передо мною, высказываясь с откровенностью, такой же яркой и поразительной, как и заря первого великого утра.
– Не все было так мелко, – тихо заметил я после молчания.
– Нет, – сказали они в один голос.
– Но женщина более разборчива, чем мужчина, – добавила Нетти. – Мне все представлялось в виде маленьких, ярких картинок. Знаешь ли ты, что… в этой твоей куртке есть что-то… Ты не рассердишься, если я скажу? Нет, теперь, конечно, не рассердишься!
Я покачал головой.
– Нет.
Она говорила очень проникновенно, спокойно и серьезно.
– Сукно на твоей куртке не чисто шерстяное, – сказала она. – Я знаю, как ужасно быть кругом опутанной такими мелочами, но так оно и было. В прежнее время я ни за что на свете не призналась бы в этом. И я ненавидела Клейтон и всю его грязь. А кухня! Эта ужасная кухня твоей матери! К тому же я боялась тебя, Вилли. Я не понимала тебя, а его я понимала. Теперь другое дело, но тогда я знала, чего он хочет. И к тому же его голос…
– Да, – согласился я, ничуть не задетый этим открытием. – Да, Веррол, у вас хороший голос. Странно, что я никогда прежде этого не замечал.
Мы помолчали немного, всматриваясь в свои обнаженные души.
– Боже мой! – воскликнул я. – Каким жалким лоцманом был наш ничтожный рассудок в бурных волнах наших инстинктов и невысказанных желаний, в сумятице ощущений и чувств – совсем как… как куры в клетке, смытые за борт и бестолково кудахтающие в морских просторах.
Веррол одобрительно улыбнулся этому сравнению и, желая продолжить его, сказал:
– Неделю назад мы цеплялись за наши клетки и то вздымались с ними на гребень волн, то опускались. Все это было так неделю назад. А теперь?
– Теперь, – сказал я, – ветер утих. Буря жизни миновала, и каждая такая клетка каким-то чудом превратилась в корабль, который справится с ветром и морем.