Анциферову я увидела, возвращаясь от топографов с новыми картами. Она шла, глядя себе под ноги, кутаясь в серый платок. Чуть отставая от нее, плелись женщины – враждебный эскорт. Она поднялась на крыльцо и, не обернувшись, скрылась в сенях – только взвизгнула подскочившая и тут же упавшая щеколда.
Провожающие стали неподалеку от дома, и одна из них, долговязая, в немецких сапогах с короткими голенищами, погрозила на дверь:
– Покаталась на рысаках, попила кровушки нашей – и хватит!
Я тоже поднялась на крыльцо и вместе с замешкавшейся в сенях женщиной вошла в дом и слышала, как она спросила с порога, ни к кому не обращаясь:
– Велели прийти сюда?
– Садитесь, Анциферова, – сказал майор Курашов. Она села и слегка спустила с плеч платок.
– Вы когда перешли линию фронта?
Она сидела очень прямо, очень женственно, придерживая на груди охватывающий ее по спине платок, и смотрела поверх головы майора, не отвечая.
– Пришла чего? – спросил капитан Голышко.
– Детей поглядеть.
– Поглядела?
Новые карты я сложила стопкой на лавке. В этих картах – наша надежда на продвижение: новые названия, новые высоты и болота. Я застучала на машинке. Мне нужно было перевести приказ противника о запрещении местным жителям появляться на улице К. Маркса и прилегающих к ней кварталах. На основании таких данных капитан Голышко строит догадки о характере немецкой обороны в этом районе Ржева.
Останавливаясь, я слышу голос Курашова:
– Как же так с ним получилось, Анциферова? С вашим мужем?
Она смотрит в окно и мнет концы платка. – Его обязали… По его специальности…
– По специальности он – изменник родины, – вмешивается Голышко. – Он ведь в Ржевской управе служит, начальником транспортного отдела?
Она молча кивает, по-прежнему глядя в окно.
– Как же он отпустил тебя? – спрашивает Голышко.
– Не отпускал. Сама.
– Что-то не верится. И смотрите – цела-целехонька, фрицы ее не прихлопнули.