Нойбауэр как-то резко остановился. Он увидел перед собой на земле несколько черных скелетов.
— Что… что это такое?
— Не прикидывайтесь дурачком, — с гневом ответил капрал. — Это тот самый барак, который вы подожгли. Здесь должно быть еще, по крайней мере, тридцать трупов. Пошли раскапывать кости!
— Такой приказ… я не отдавал.
— Ну, разумеется.
— Меня здесь не было… ничего об этом не знаю. Это самовольно сделали другие…
— Ну, конечно. Всегда другие. А те, кто сдох здесь за все эти годы? К этому вы тоже не имеете отношения?
— Это был приказ. Долг…
Капрал обратился к стоявшему рядом человеку.
— В ближайшие годы чаще всего будут звучать вот эти отговорки: «Я действовал по приказу» и «Я ничего об этом не знал».
Нойбауэр не слушал его.
— Я всегда старался делать все, что было в моих силах…
— А это, — горько заметил капрал, — станет уже третьей отговоркой! Пошли! — вдруг воскликнул он. — Пора браться за дело! Вытаскивайте трупы из-под развалин. Думаете, это просто — удержаться, чтобы не переломать вам кости?
Нойбауэр нагнулся и стал неуверенно ковырять в развалинах.
Их подвозили в тачках, на грубо сколоченных носилках, складывали в коридорах казармы СС, срывали с них завшивевшие лохмотья, сжигали рвань, после чего доставляли в душевые СС.
Многие не понимали, что с ними собирались сделать; они тупо сидели и лежали в коридорах. Некоторые ожили только тогда, когда пар прорвался сквозь открытые двери. Они закряхтели и в страхе стали отползать назад.
— Мыться! Мыться! — кричали их товарищи. — Вам надо помыться.
Но все было тщетно. Вцепившись друг в друга, скелеты со стоном потянулись, как раки, к выходу. Для них мытье и пар были синонимом газовых крематорских камер. Им показали мыло и полотенце. Никакой реакции. Они и это уже проходили: так заманивали узников в газовые камеры. Только после того, как мимо них провели первую группу помытых узников и те кивками и словами подтвердили, что это горячая вода и купание, а не газ, они успокоились.
Пар клубами валил с облицованных кафелем стен. Теплая вода была, как теплые руки. Погрузившись в эту воду, узники, тонкими руками и распухшими суставами приподымались и плескались в ней. Всякое затвердевшее на теле дерьмо стало отмокать. Скользившая по иссушенной коже мыльная пена растворяла грязь.
Тепло проникало глубже, чем до костей. Теплая вода! Они забыли, что это такое. Они лежали в воде, осязая ее, и для многих она впервые стала символом свободы и избавления.
Бухер сидел рядом с Лебенталем и Бергером. Тепло пропитывало их. Это было какое-то животное ощущение счастья. Счастье возрождения; это была жизнь, которая возникла из пепла и которая теперь возвращалась в замерзшую кровь и в доведенные до изнеможения клетки. В этом было что-то растениеподобное; водяное солнце, которое ласкало и будило считавшиеся мертвыми зародыши. Вместе с грязными корками кожи растворялись грязные корки души. Они ощущали защищенность. Защищенность в элементарном: в тепле. Как пещерный человек перед первым огнем.