В небо взлетал один огненный сноп за другим. Это был старый город, горевший, как солома, а сплошь деревянные дома отражались в воде, словно горела река.
Ветераны, которые могли передвигаться, сидели на корточках, сбившись в черную кучку перед бараком. В красной темноте можно было видеть, что пулеметные гнезда зияли пустотой. Огонь сверкал даже в глазах мертвецов, лежавших штабелями. Мягкий сероватый слой облаков был окрашен, как оперение фламинго.
Внимание Пятьсот девятого привлекло едва слышное шарканье. Левинский оторвал взгляд от земли. Пятьсот девятый глубоко вздохнул и выпрямился. Он ждал этого мига с тех пор, как снова мог ползать. Пятьсот девятый мог бы и сидеть, но встал, желая показать Левинскому, что не калека и в состоянии ходить.
— Значит, все снова наладилось? — спросил Левинский.
— Конечно. Так легко нас не сломать. Левинский кивнул.
— Мы можем где-нибудь поговорить?
Они обошли груду мертвецов с другой стороны. Левинский быстро осмотрелся.
— Охранники у вас еще не вернулись…
— Здесь охранять-то нечего. У нас никому и в голову не придет бежать.
— Я как раз это имею в виду. А ночью вас не проверяют?
— Практически нет.
— А днем эсэсовцы часто заглядывают в бараки?
— Почти никогда. Боятся вшей, дизентерии и тифа.
— А старший по блоку?
— Он приходит только на перекличку. Ему на нас наплевать.
— Как его зовут?
— Больте. Шарфюрер. Левинский кивнул.
— Старосты блоков не спят вместе со всеми в бараках?
— Только старшие по помещению.
— Ваш-то как?
— Да ты только что с ним говорил. Зовут Бергер. Лучше его не найти.
— Это врач, который сейчас работает в крематории?
— Да. Я вижу, ты все знаешь.
— Мы навели справки. Кто у вас староста блока?
— Хандке. Зеленый. Несколько дней назад он у нас одного насмерть затоптал. Но он мало что о нас знает. Боится чем-нибудь заразиться. Знаком только с некоторыми из нас. Столько лиц мелькает. Старший по блоку знает еще меньше. Контроль возлагается на старост по помещениям. Здесь можно делать, что угодно. Тебя это интересовало, а?
— Да, я хотел услышать именно это. Ты меня понял. — Левинский с удивлением посмотрел на красный треугольник на робе Пятьсот девятого. Для него это было неожиданностью.
— Коммунист? — спросил он. Пятьсот девятый покачал головой.
— Социал-демократ?
— Нет.
— Кто ж тогда? Кем-то ты ведь должен быть. Пятьсот девятый поднял взгляд. Кожа вокруг глаз еще оставалась выцветшей от кровоподтеков. От этого глаза казались светлее обычного; почти прозрачные, они блестели в свете огня, словно не имели отношения к темному избитому лицу.
— Кусочком человеческой плоти, если угодно.