Очаг на башне (Рыбаков) - страница 5

Проснулся он минут через двадцать и обнаружил, что, как маленький, пустил слюни от сладкого сна. Покосившись на Асю – не видит ли она его позора – он плечом утер подбородок и сел.

Бронзовая, сверкающая Ася читала, лежа на боку к нему спиной и подперев голову рукою, и Симагин опять залюбовался летящим изгибом линий ее тела. Антошка что-то благоустраивал в кустах. Симагин зевнул, едва не разорвав рот, и Ася, как раз обернувшаяся в этот момент к нему, испуганно отодвинулась.

– Заглотишь, – сказала она. – Живоглот... Бармаглот.

Да, я такой, – пробормотал Симагин и принялся тереть глаза. – Книжка-то как? – он опять протяжно зевнул, скуля горлом.

– Дрянь, – коротко ответила Ася.

– Эк ты. Никогда не скажешь: по-моему, плохо. Всегда: плохо и баста... В общем, надо прочесть.

– Симагин! Есть замечательные книги, на наших же полках стоят! Но тебе некогда! А эту макулатуру станешь читать потому только, что сидел с автором за одной партой! Смотри – поглупеешь.

– Елкин корень, о чем хоть там?

– А... – она безнадежно шевельнула ладонью. – Что называется, из жизни. Знаешь, как халтурщики для реализьму и психо-логизьму подонка нарочно этак в одном месте чуть позолотят, а хорошего человека этак чуть гноем мазнут... Чтоб были якобы сложные натуры. Вот ты бы мог мне изменить?

Симагин вздрогнул.

Ну... не знаю... – тухлым голосом выговорил он и почувствовал, как в горле, само собой формируясь, заерзало и закопошилось вранье. Невыносимо тошно стало, даже солнце как бы присыпалось золой. Он сглотнул, разорвав уже готовую шевельнуться и зазвучать словами пакостную пелену. Словно из распоротого тюка со старой почтой выпорхнуло пожелтевшее письмо, единственное до сих пор не востребованное адресатом:

– В сентябре я тебе изменил два раза.

Ася окаменела, а потом резко отвернулась.

– Я в нее в девятом классе был жутко влюблен. Так, знаешь, молча... издали. Я рассказывал тебе. Потом они уехали – я даже не знал, куда. И вдруг, представляешь, идет навстречу. Завернула в Ленинград на три дня, из отпуска. Разговорились... И вдруг оказывается, она тогда... я ей... как она мне. Понимаешь?

– Ай да ты, – мертво сказала Ася. Она по-прежнему сидела отвернувшись. – Я же ничего не заметила, – она вспомнила, с каким восторгом встречала его каждый вечер в сентябре. И в октябре. И в августе, и в июле. Кровь бросилась ей в лицо, она затрясла головой. – Ай да ты! Я думала, меня уж не провести.

Она никак не могла прийти в себя. Ей почему-то было нестерпимо стыдно – хоть живой в гроб ложись.

– Ты не могла заметить ничего, – тихо проговорил Симагин. – Я ни на миг не переставал тебя любить.