– Можешь не отворачиваться. Я больше не буду никогда.
Она откинула одеяло и тут же вновь резко набросила на себя.
– Нет, отвернись.
– Ася, да что с тобой?
– Отвернись, я сказала. И скорей, Вербицкий заскучает.
Симагин отвернулся. Он стоял лицом к двери и ничего не мог понять.
– Возьми, – раздался Асин голос. Она уже укуталась до шеи, будто мерзла, и на журнальном столике лежала полупустая, покомканная пачка.
Он подошел и сел на край постели. Ася отодвинулась.
– Асенька, – произнес он тихо. – Что-то случилось?
Она взялась за книгу, будто не видя и не слыша.
– Он чем-то тебя обидел, пока меня не было? Да? Нет?
– Симагин, – сказала Ася устало. – Ну кто он мне, чтобы мочь меня обидеть? Это можешь только ты.
– Я? Асенька, ну это правда, совершенно случайно я заработался, сегодня же у нас впервые...
– Андрей! Ты ему рад-радешенек, а у него глаза мертвые, он подлец. Он смеется над тобой, презирает, он враг тебе и нам. Он через труп твой пойдет!
Симагин встал.
– Ася, – сказал он серьезно, – я не знаю, почему у тебя такое идиотское настроение, но либо объясни, либо держи его при себе. Я с ним десять лет не виделся, а ты все портишь! Стыдно! – он захлебнулся негодующе.
– Какой же ты дурак, – потрясенно ответила она, глядя ему в глаза.
Он вздрогнул.
– Мы поссоримся, – отчеканил он.
Он ушел. Она чуть не расплакалась. Он ушел. И в дверях взглянул на часы. Он даже не подозревал, что этим ее добил. Его "Полетик" давно стал символом. Она всегда ловила момент, когда Симагин, ложась, снимал часы. Это значило: сейчас. На миг она словно бы ощущала раздвигающее, пронзительное движение, с которым Симагин входил в нее, – и сердце валилось в звонкую глубину. Она уткнулась в подушку.
Вербицкий презрительно повертел пачку, выщелкнул сигаретку, закурил.
– Дамская травка...
– Что же ей, махру сандалить? – пробурчал Симагин. Вербицкий усмехнулся.
– За это время ты научился разговаривать, – похвалил он. – Поздравляю.
– Да-да, – ответил Симагин, думая о чем-то своем.
– Так вот. Подавление собственных мотиваций – преступно и подло. Ладно, пусть вы не способны создавать людей запрограммированных – хотя не факт, что не научитесь попозже. Но вы научитесь создавать людей одинаковых. Нормальных. А всякая гениальность – это отклонение, уродство. Вы сделаете всех жизнерадостными кретинами без малейшей ущербинки, без индивидуальности, без всякой способности к творчеству!
– Да я как раз хочу, чтобы не гибла возможность к творчеству!
– У кого? У согласных и веселых? Что они могут?
– Погоди. А обычное лечение нервных болезней ты принимаешь?