Мой добрый муж тоже не остался в стороне от процесса и стал в своем морге проверять опознавательные карты на безымянных покойниц, надеясь найти следы исчезнувших женщин. Утром, собираясь на работу, я посоветовала ему начать с трупов, обнаруженных в окрестностях того городка, куда мы с Синцовым накануне ездили, и, не удержавшись, еще раз глупо пошутила, предложив заполнить опознавательную карту на меня — пока я тут, под рукой, и все мои антропометрические характеристики можно занести в карту с максимальной достоверностью. Муж обиделся, замкнулся в себе и перестал со мной разговаривать. Поддержал, называется, в трудную минуту; непонятно, что ли, что это я от нервов?
Сидя на работе, я вспомнила о его поведении, и мне вдруг стало плохо. Вернее, сначала стало никак, а потом ужасно. Сначала исчезли все желания, кроме одного — прилечь куда-нибудь, чтобы никто не трогал. Я изящно слегла на стол — как водоросль, или даже нет: как макаронина в кастрюле с кипящей водой сворачивается в спиральку и медленно опускается на донышко, закрыла глаза и поняла, что подняться не смогу, даже если закричат: «Пожар!» И еще — что у меня не бьется сердце.
Сколько я так пролежала, даже не знаю. Мыслей в голове не было никаких. Я даже не испытывала эмоций по поводу того, что не бьется сердце. Было все равно.
Когда на столе рядом с моей головой зазвонил телефон, я решила, что мне выстрелили в голову из пулемета. Сердце вдруг забилось, причем чуть ли не громче пулеметной очереди, правда, ненадолго, через минуту оно сбавило обороты и опять затаилось. Я онемевшей рукой еле подняла трубку и приложила к уху:
— Але…
— Мария Сергеевна, это ты? Маренич беспокоит.
Голос у Маринки, как всегда, был громким и жизнерадостным.
— А! — сказала я. Это было все, что я оказалась в состоянии из себя выдавить.
— Ты говорить, что ли, не можешь? — прокричала она мне в ухо. В голове и так уже была рана от пулеметной очереди, а тут еще Марина с ее громким голосом.
— Могу, — прошелестела я. — У меня просто слабость.
— Слабость?! Голова болит?
— Ничего не болит, просто слабость. Говорить тяжело.
— Так. Ну-ка, пульс себе померяй, — распорядилась она.
Я даже не стала утруждаться: считать пульс, смотреть на секундную стрелку; просто сказала, что пульса нет.
— Понятно, — засмеялась она. — У тебя давление упало.
— А! — сказала я без выражения. Если честно, мне было все равно.
— Э, э, ты не умирай там! Я знаю, как это бывает. Хреново. Лекарства какие-нибудь есть?
— Не-а.
— А рядом кто-нибудь?
— Не-а, — я уже с трудом удерживала телефонную трубку. Никогда не предполагала, что она так много весит. Сказать об этом Марине у меня не было сил.