И я осознал вдруг, к чему стремится Бонфорт! Если вообще есть в природе нравственные ценности, не тускнеющие от времени и расстояний, то истинны они и для людей, и для марсиан! И будут истинными на любой планете любой звезды! Люди никогда не покорят Вселенную, не руководствуясь ими, – ведь иначе любая превосходящая раса сможет обвинить их в фарисействе!
Условие экспансии – нравственность. Слабого – задави, падающего – толкни – слишком узкая философия для необъятной шири Космоса.
Однако Бонфорт вовсе не был сюсюкающим апологетом розовых очков!
– Я не пацифист, – говорил он. – Пацифизм – учение весьма неприглядного свойства. Оно – для любителей пользоваться благами общества на дармовщинку; да еще потребовать в награду за свои грязные игрища нимба на макушку! Господин спикер, жизнь – для тех, кто не боится ее потерять! Этот билль должен пройти.
С этими словами он встал и перешел в другую половину зала – в знак поддержки военных приготовлений, отвергнутых общим собранием его партии.
Или вот:
– Делайте выбор! Всегда делайте свой выбор! Не беда, коль ошибетесь порой, – кто боится сделать выбор, тот неправ всегда! И к черту трусливых зайцев, дрожащих перед необходимостью выбирать самим! Встанем, друзья, сосчитаем, сколько нас.
Это было закрытое совещание, но Пенни записала все на свой диктофон, а Бонфорт – сохранил. Он здорово чувствовал ответственность перед Историей и хранил записи. И хорошо – иначе с чем бы я сейчас работал?
Я понял: Бонфорт и я – одной крови, и был искренне рад этому. Он – личность. Я мог гордиться этой ролью.
Насколько помню, я ни минуты не спал с тех пор, как пообещал Пенни провести аудиенцию с императором, если Бонфорт не поправится к сроку. Нет, вообще-то я собирался спать – не дело выходить на сцену с опухшей физиономией, – но потом так увлекся работой, а у Бонфорта в загашнике было столько словесных пилюль самого острейшего свойства… Просто удивительно, сколько работы можно провернуть, действуя двадцать четыре часа в сутки, да еще если никто не мешает – напротив, помогут чем угодно, только попроси.
Но незадолго до посадки в Новой Батавии ко мне вошел док Чапек и сказал:
– Закатайте-ка левый рукав, юноша.
– Зачем?
– Затем, юноша, что мы не можем послать вас к императору шатающимся от утомления. После укола проспите до самой посадки, а уж тогда дадим вам стимулирующее.
– А… А он, по-вашему, не сможет?
Доктор Чапек молча ввел мне лекарство. Я хотел было досмотреть очередное выступление, но, похоже, заснул в следующую же секунду. И, мне показалось, тут же – услышал голос Дэка, настойчиво повторяющий: