– Нет, агай, добром с Хажисултаном не сладишь! – обрадовавшись, что не надо больше подбирать русские слова, заговорил Хисматулла. – Все равно отомщу! Мать мне только жалко, вот что… Совсем она у меня старенькая. – Он уронил голову и заплакал.
– Да брось ты, ты же мужчина! На, держи, выпей, сразу очухаешься! – заговорили сидевшие за столом. – Пей, пока жив, сколько влезет, всякое горе позабудется!
– Да, про завтрашний день один аллах знает…, – задумчиво добавил старик. – Сколько жить и долго ли муку эту нести! Наши, как мухи, дох нут! Сколько их под землей осталось…
– Вчера на третьем горизонте один погиб, – заговорил молчавший до сих пор усач, вертя стакан длинными костлявыми руками. – Да на прошлой неделе шестнадцать человек в одной шахте засыпало. А этот, что на третьем, дружок мне был… Жена осталась, дети мал мала меньше, вчера в контору ходила, а с ней там и разговаривать не стали.
– Чего зря болтаешь? – спросил снова при соединившийся к столу Василий. – Я сам видел, как Накышев ей три рубля дал!
– Тебе бы четверых детей, как бы ты их на кормил на трешку? – горестно спросил усач.
– Зато сколько водки купить можно! – весело встревая в разговор, сказал кто-то сзади. – Целая трешница, подумать только!
– Молчи ты, оболтус! – грозно повернулся назад усач, и пьяный старатель пропал, будто сквозь землю провалился.
– Бросьте, ребята, лучше выпьем! —сказал дружок Василия.
За соседним столом громко и не в лад запели:
Песня, как солнца огонь золотистый,
Сердце зажжет у уральских ребят,
Где же поет соловей голосистый?
Песни его над рекой звенят…
– Хай-хай, гоп-эл-лэй! – подхватили старатели.
– Жизнь собачья, одна водка тоску глушит! – грохнув стакан об стол, сказал усач. – Зачем тог да и родиться, если радости тебе – ну никакой!..
– Если пить, да при этом ум не пропить, да денег в кармане куча, то оно конечно, водка – штука хорошая! – заверил опять неведомо откуда возникший старатель, которого прогнал от стола усач. – Вот я пью, а ума не пропиваю, а почему бы мне и не выпить, если монета есть? Богачи вон пьют оттого, что с жиру бесятся, это мне Михаил все давно растолковал, а мы, стало быть, с горя, значит, кто же из нас прав?
Вдруг лицо старателя покачнулось и поплыло куда-то влево, нелепо кривляясь и гримасничая, и это было последнее, что запомнил Хисматулла…
Очнулся он утром от холода и ужасной головной боли и попытался сесть. Кругом на грязном полу валялись сваленные скамейки и пьяные старатели, которые не смогли уйти домой вчера вечером. Хисматулла пошарил в кармане и, не найдя ни копейки от вчерашней получки, ужаснулся: