– А тут дело проще простого! – Михаил не торопливо свернул цигарку, прикурил от фитиля лампы, закашлялся при первой глубокой затяжке. – Разве кто-нибудь из нас знает, сколько стоит его работа, сколько нужно платить каждому, кто целый день возится в забое, и грязи и обливается потом? Если платить тебе и за рабочую робу, и за то, что ты болеешь, и за то, чтобы на твои гроши семья кормилась, тогда тебе нужно отдать еще такую же половину! А если хозяин отдаст ее тебе – на чем же он тогда будет наживаться? И выходит, что ты и за себя пот льешь, и за него, потому что он присваивает вторую половину твоего заработка – понял?
Старатели загудели, и Хисматулла удивился, как преобразился в эту минуту Михаил. Он, как и все, слушал его, боясь пропустить хотя бы одно слово, слушал, словно пил из горного ручья чистую и прохладную воду и не мог утолить до конца свою жажду. Он глядел на человека, недавно учившего его, как нужно работать, и не узнавал его – тот же выпуклый лоб, широко расставленные голубые глаза, полные весеннего света, и посеребренные преждевременной сединой виски, все было знакомо на этом болезненно-бледном лице, но сейчас оно было иным —красивым и гордым, а сам он казался богатырской силы человеком, и голос его звучал так, что один звук его волновал и тревожил душу.
– Постой! Постой! – крикнул кто-то из старателей помоложе, точно в эту минуту ему открылось что-то такое, о чем он и не подозревал. – Вы ходит тогда, что никакого закона нет? Выходит, это разбой среди бела дня?
– Да, – тихо ответил Михаил и откинул рыв ком прядь чуба со лба. – Законы пишут те, кто стоит над нами, и потом… закон что дышло… Его можно против тебя повернуть, если выгодно, а богач от него откупится…
Старатели заговорили вразнобой, словно были уже не в силах молчать:
– Это точно!.. Ворон ворону глаз не выклюет!
– Перед нашим хозяином урядник на полу согнутых ходит! В рот ему смотрит!
– Ждет, когда что-нибудь ему бросят, как собаке! И чем пожирнее кусок, тем лучше!
Михаил переждал, когда шум пойдет на убыль, но его опередил рыжебородый старатель, поднявшийся вдруг во весь свой могучий рост, так что тень от него легла на половину барака
– Тогда за чем же дело стало? – спросил он, пожимая широкими плечами. – К ногтю всех богачей, а добро поделить между работягами по справедливости!.. К примеру, взять за шиворот нашего управляющего, штейгера, бая в придачу прихватить…
Опять поднялся гул голосов, и Хисматулла ничего не мог разобрать и понять, пока Михаил не вскинул руку над головой:
– Этим ничего не добьешься! – Голос его звучал глухо, но с такой убежденностью и силой, что Хисматулла привстал на носки, чтобы не толь ко слышать его, но и видеть, а может быть, и пой мать его взгляд, чтобы самому стать таким же сильным и мудрым, как этот русский батыр. – Ну, прикончим мы тех, кто нашу кровь пьет, кто измывается над нами, – хозяйских холуев и цепных собак, допустим, и покрупнее кто попадется, а толк какой? Нагонят сюда солдат, кого рас стреляют, кого на каторгу и в тюрьму отправят, да и тем; кто останется, тоже не сладко будет…