Хайретдин не спеша, стянул шапку, вытер рукавом рубахи пот с лысины.
– Паси здесь, Гайзулла! И место веселое – далеко видать, телят из глаз не потеряешь, и трава славная – вроде еще никто не пас тут скотину…
– А ты? – мальчик смотрел на отца и еще не верил, что тот сейчас уйдет и оставит его здесь одного.
– Я пойду на свою деляну и доколю вчерашние дранки!
– Тогда давай и телят погоним туда!
– Нет, сынок! Трава там худая и от реки далеко… А не напоишь скотину в срок, Хажисултан-бай душу из нас вытрясет…
– А откуда он узнает? – Мальчик рассмеялся. – Он за нами следом не шел!
– Шел, сынок, шел! У бая и в лесу есть свои глаза и уши…
Мальчик опустил голову, уже понимая, что отца ему не уговорить, но из какого-то упрямства твердил свое:
– А мы напоим их в полдень, когда солнце встанет вот тут! – Гайзулла показал кнутом в небо над поляной. – Не подохнут!
– Грех так говорить! Скотина нас кормит, мы без нее давно пропали бы, а ты, дурачок, забыл, что аллах может наказать тебя за такие слова! – Хайретдина уже злило бестолковое своеволие сына. – Там вода далеко, и нечего телят гонять попусту!..
Он вдруг замолчал, точно пораженный нежданной догадкой.
– Ты, случаем, не боишься ли, Гайзулла?
Мальчик вскинул на отца черные глаза, мгновение смотрел, как бы не решаясь – признаться ему или нет, потом ресницы его дрогнули, и он тихо сказал:
– Боюсь, атай [1]…
Хайретдин деланно громко рассмеялся, похлопал сына по худенькой спине:
– Ай, дурачок, дурачок? Да кто тебя тронет? Зверя тут нету, а человека бояться не надо!..
– Не знаю. – Гайзулла говорил правду, потому что да самом деле не ведал, что его пугало в лесу.
– Я буду стучать топором, как вон тот дятел, услышишь! Да и телята рядом с тобой – как-никак живые души!.. А когда солнце поднимется прямо над головой, прибежишь ко мне чай пить – ладно?
Хайретдин заткнул топор за пояс, помахал рукой и, не оглядываясь, зашагал в глубину леса.
Мальчик долго прислушивался к шагам отца, пока они не растаяли, потом огляделся. Телята разбрелись вокруг и щипали траву. Было тихо и светло, пригревало солнце, и Гайзулла лег навзничь в траву и лежал, глядя в просторное небо, на птиц, перелетавших поляну, долго следил за красной божьей коровкой, ползшей по травянистому стебельку, и за зеленоватой, как слетевший с дерева листик, бабочкой – она порхала над ним, пока не выбрала себе цветок и не сложила вместе крылышки. Постукивал на сосне дятел, отдыхал, видно притомясь от нелегкой работы, снова начинал долбить – у него, наверное, тоже была семья, как у отца Гайзуллы, и всех надо было кормить. Глухо доносились тупые удары топора…