— Что нам до сосуда, ветшающего от времени? — послышался голос Ороса, которого я полюбил за эти слова. — Что нам до плоти, которая гибнет? Смотрите на свет, по-прежнему сияющий в полуразбитом светильнике. Разве не видите вы сквозь эту мертвую оболочку живую душу?
Я думал так же, как благородный Орос, но — о Небо! — мне делалось дурно. Если бы я мог ничего больше не слышать, не видеть! При беглом взгляде на лицо Аэши еще оставалась надежда, но надежда эта тут же умерла, оставалась только мучительная тоска, тоска, о! какая тоска…
Не было больше сил терпеть. Я весь оцепенел. Надо же было как-нибудь выйти из этого столбняка. И я стал смотреть на пламя, на гребни огненных волн. Тепло и сладко покоиться в этой огненной могиле, где лежит хан Рассен! Я жаждал смерти, которая освободила бы меня от этой агонии…
Но вот Афина приблизилась к безобразному существу и встала рядом во всей прелести своей красоты и женственности.
— Лео Винцей, или Калликрат, — сказала она, — я не хочу смеяться над унижением своей соперницы. Она рассказала нам, — не знаю, насколько это верно, что я похитила у богини ее жреца и что богиня отомстила мне. Но пусть богини, — если они существуют, — творят свою волю над смертными, я же исполню свою, пока смерть не погасит во мне сознания, и я не превращусь тоже в богиню или в ком земли. Слушай же, я люблю тебя, и эта женщина или богиня, кажется, тоже любит тебя и сказала, что сегодня ты должен раз и навсегда сделать выбор между нами. Она обвиняет меня, говоря, что я согрешила перед Изидой, но сама она согрешила еще больше, потому что захотела отнять тебя у богини и у твоей земной невесты и в то же время получить бессмертие. Итак, из нас двоих она хуже. Свет, о котором говорил Орос, не так уж чист. Итак, Лео Винцей, выбирай!
Пока говорила Афина, у Аэши не вырвалось ни слова, ни жеста.
Лео был мертвенно бледен. Может быть, зачарованный страстным взглядом прекрасных глаз Афины, он потянулся к ней, но вдруг усилием воли выпрямился, вздохнул и покачал головой. Краски снова появились на его лице, глаза выражали почти счастье.
— В конце концов, — сказал он, — мне нет дела до неведомого прошлого и до таинственного будущего, мне важна настоящая жизнь. Аэша ждала меня две тысячи лет. Афина успела выйти замуж за ненавистного ей человека и отравить его, как отравила бы меня, если бы я ей надоел. Не знаю, в чем я клялся Аменарте, но помню клятвы, данные Аэше. Если я отвергну ее теперь, значит, вся моя жизнь — ложь, значит, любовь не вечна. Нет же, помня, какой была Аэша, я возьму ее такой, какая она теперь, в надежде на будущее. Любовь бессмертна!