Антиной оперся на левую руку и, подняв правую, произнес решительно:
— Да.
— Что же именно?
— Мне знакома тоска.
— По чему?
— По многим вещам.
— Назови хоть одну.
— По удовольствию, за которым не следовало бы отрезвления. Такого я не знаю.
— Эту тоску ты разделяешь со всей римской молодежью. Но только она опускает твое придаточное предложение… Дальше!
— Не смею сказать.
— Кто запрещает тебе говорить со мной откровенно?
— Ты сам.
— Я?
— Да, ты, потому что ты запретил мне говорить о моей родине, о моей матери, обо всех мне близких.
Лоб императора нахмурился, и он отвечал сурово:
— Твой отец — я, и вся твоя душа должна принадлежать мне.
— Она твоя, — отвечал юноша, снова опускаясь на медвежью шкуру и плотно окутывая плечи плащом, так как холодный ветер подул в открытую дверь шатра, через которую вошел Флегон, личный секретарь императора. За ним следовал раб со множеством запечатанных свитков под мышкой.
— Не благоугодно ли будет тебе, цезарь, покончить с полученными бумагами и письмами? — спросил секретарь.
— Да; а затем мы запишем то, что мне удалось заметить в эту ночь. Под рукою ли у тебя таблички?9
— Я велел приготовить их в рабочем шатре, цезарь.
— Буря усилилась?
— Ветер, по-видимому, дует разом и с востока и с севера. На море сильные волны. Императрице предстоит бурное плавание.
— Когда она отправилась?
— Якорь был поднят около полуночи. Ее корабль — прекрасное судно, но оно отличается боковой, весьма неприятной качкой.
При последних словах император громко воскликнул:
— Качка перевернет ей вверх дном и сердце, и желудок! Я желал бы присутствовать при этом! Но нет… клянусь богами, нет! Я не желал бы этого. Сегодня она, наверное, позабудет нарумяниться. Да и кто соорудит ей прическу, когда и ее служанок тоже постигнет злосчастная судьба? Мы еще останемся сегодня здесь, потому что если я встречусь с нею тотчас после ее прибытия в Александрию, то вся она будет желчь и уксус.
При этих словах Адриан встал с ложа, движением руки послал привет Антиною и вышел в сопровождении секретаря из палатки.
При разговоре фаворита с его повелителем присутствовал еще третий человек, стоявший в глубине шатра, а именно язиг10.
Это был раб, и потому на него обращали так же мало внимания, как на молосскую собаку, последовавшую за Адрианом, или на ложе, на котором цезарь обычно покоился.
Мастор, красивый, хорошо сложенный мужчина, некоторое время покручивал концы длинных рыжеватых усов, поглаживал свою круглую, коротко стриженную голову, запахнув на груди хитон, сиявший необыкновенной белизной; он не спускал при этом глаз с Антиноя, который лежал, повернувшись в другую сторону, и, уткнувшись в шкуру медведя, прикрыл лицо руками.