— Можете снять бушлат и маску, — распорядился охранник. — Туалет — следующая дверь по коридору…
— Послушайте, дружище… Объясните, наконец, что происходит?!
«Дружище», поправив притороченную на поясе внушительных размеров кобуру, — вооружены они были явно не «АПС» или чем-то аналогичным, поскольку сама выглядывавшая из кобуры рукоять, массивная, удлиненная, выглядела необычно, — вышел из помещения прочь, не удостоив Романцева более ни словом, ни даже взглядом.
Разоблачившись, Романцев плюхнулся в кресло рядом с журнальным столиком. Его швейцарские часы, отличавшиеся изумительной надежностью и повышенной точностью хода, показывали ровно десять утра. На дворе стоял последний осенний денек, но это могло быть и не так. Лариса Сергеевна своими «экспериментами» сумела в сжатые сроки частично дезориентировать его, как во времени, так и в пространстве. Трудно сейчас судить о том, как ей это удалось, но она все же сумела внушить своему пациенту, что теперь он не может целиком полагаться, как раньше, на собственные чувства и ощущения и что впредь ему следует с большой долей скепсиса относиться к любому из собственных умозаключений… Пока он так и не смог разобраться в том, что вокруг него является истинным, объективно реальным, а что ложным, иллюзорным, искусственно созданным фрагментом некоей чудовищной мистификации, целей и задач которой он пока не способен понять…
До вечера Романцеву пришлось маяться в полном одиночестве. Несколько раз, правда, к нему в комнату заглядывал охранник, доставивший бутерброды, термос с горячим кофе и комплект шахмат, причем последний он доставил по просьбе Романцева. На вопрос Алексея, как долго они намерены его здесь держать, суровый детина коротко отрезал: «Сколько потребуется…»
От нечего делать Романцев разыграл несколько партий в шахматы. В молодости он играл «по мастерам», и хотя давненько не садился за доску, игровые навыки, конечно, сохранились. А возможно, что и приумножились, потому что в реальной жизни ему доводилось разыгрывать довольно сложные партии, не говоря уже о том, что и его самого не раз пытались использовать по ходу каких-то комбинаций, передвигая зачастую против его воли с одной клетки на другую.
С самим собой, естественно, сражаться было неинтересно, поэтому в качестве противника он выбрал себе Стоуна. Самого сильного из всех игроков, кого он только знал. И что любопытно, проиграл ему первые две партии как белыми, так и черными — хотя, казалось бы, уж сейчас-то все в его руках… Разозлившись на самого себя за этот, как выяснилось, глубоко сокрытый в его подсознании пиетет перед Карпинским, человеком, который многому его научил и который в то же время заставил его разочароваться во многих вещах, Романцев в темпе блица сыграл с добрый десяток партий, и по ходу каждой из них, меняя дебютные начала, он разделывал Стоуна как бог черепаху…