— На что замахиваетесь?
— Замахиваются на лошадей. Если мы опубликуем рапорты ваших шпионов, карьере конец — вы это понимаете! Изгоем станете, на службу никто не возьмет: бывших боятся, не верят. С вами могут иметь дело до той поры, пока вы есть вы. А вы пока не просто Попов — вы полковник Попов. Держите. Это копии. Подлинники может передать мой коллега. Сейчас. Здесь же.
— Откуда у вас эти фальшивки?
— Не надо, полковник. Это не фальшивки. И мы взамен не многого просим…
— Чего ж вы просите взамен? — спросил Попов, закрыв глаза — так явственно увиделось ему лицо Стефании.
— Вы позвоните сейчас в тюрьму и скажете, чтобы поручику Розину, по вашему предписанию, передали Казимежа Грушовского — для допроса.
— Кто такой Грушовский?
— Мальчик, который харкает кровью после избиений…
— Он идет по делу социал-демократов?
— Кажется…
— Вы понимаете, надеюсь, что вашему поручику Розину я никакого арестанта не передам?
— Логично мыслите. Я тоже этого не допускаю.
— Вы кто?
— Я нанят, полковник. Мне платят за работу.
— Не лгите.
— Я рад, что мы с вами трезво мыслим. У меня приготовлено прошение матери Казимежа и заключение врача: юноша нуждается в немедленной врачебной консультации и помощи. В прошении сказано, что консультация у профессора Вострякова в клинике младенца Иисуса имеет быть сегодня, с восьми до девяти. Сейчас без двадцати восемь. Несчастная мать подстерегла вас в театре. После манифеста вам надо быть добрыми и снисходительными — даже к арестованным бунтовщикам. Так ведь? Словом, вы согласны удовлетворить прошение?
— Где подлинники?
Вы их получите, как только тюремное начальство отправит Казимежа в клинику.
— Я ведь откажусь, милейший… Зачем вы только пришли ко мне с этим?
— Вы не откажетесь. Вам нельзя этого делать, полковник. Мы ошельмуем вас, обречем на голодное, унизительное состояние. Вспомните судьбу коллежского советника Шарова, вспомните, как он обивает пороги охраны, а ведь его прегрешение куда как незначительнее вашего. Все шатается, полковник, все шатается, подумайте о себе, о тех, кого любите, о старости своей подумайте, об ужасе ничегонеделанья. У нас выхода нет. У вас их несколько. Можете написать мне письмо, что обещаете Казимежу жизнь, — суда ведь еще не было?
— Вернете документы?
— Копии. Подлинники — после суда.
— Подите прочь.
Лежинский чуть подвинулся к Попову, шепнул доверительно, с усмешкой:
— Только не вздумайте палить в спину. Поглядите, — он кивнул на ложу, где были установлены прожекторы.
Попов увидел двух людей — руки лежат на бархате, прикрыты программками, дурак не поймет, — пистолеты прячут.