— О Боже! — Волосы Осборна зашевелились от ужаса. — Вы были правы...
— Да, — кивнул Маквей. — Беда в том, что Либаргер, как и все, кто был в зале, превратился в пепел. Мы можем только предположить, что голову одного человека удачно соединили с телом другого, и плод этого эксперимента жил, думал, ходил, говорил точно так же, как мы с вами. Ни Реммер, ни Шнайдер не заметили никаких шрамов. Джоанна Марш вчера письменно подтвердила это. Она, как лечащий врач Либаргера, провела с ним много времени и не видела ничего, что свидетельствовало бы о перенесенной операции.
— Значит, он приходил в себя не после инсульта, — подумал вслух Осборн, — а после уникальной хирургической операции! — Он взглянул на Маквея. — Так это и записано на кассете?
— То, что записано на кассете, останется между нами и не выйдет за пределы этих стен. Любая информация об этом может исходить только из Вашингтона или Бад-Годесберга. — Маквей протянул Осборну пульт дистанционного управления. — На этот раз, доктор, никто не примет во внимание никаких личных обстоятельств. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю? Есть ведь и другие вопросы, к которым мы с вами можем вернуться в любой момент. Вы наверняка знаете, что я имею в виду.
Секунду они молча глядели друг другу в глаза; затем Маквей рывком распахнул дверь и вышел. И Осборн понял, что Маквей подарил ему возможность жить спокойно.
Осборн долго сидел в темноте, затем взял пульт, направил его на экран и нажал кнопку «Пуск». Раздался щелчок, замелькали полосы, и на экране появился кабинет. На переднем плане — черный кожаный стул с высокой прямой спинкой. Слева, перед книжным стеллажом, — большой письменный стол. На заднем плане окно — единственный источник света. В комнату вошел Салеттл в темно-синем костюме, спиной к камере. Подойдя к стулу, он повернулся и сел.
«Прошу простить мне такое странное вступление, — начал Салеттл. — Я здесь один и сам устанавливал видеокамеру».
Скрестив ноги, он откинулся на спинку стула и заговорил более официальным тоном.
«Меня зовут Хельмут Салеттл. Я врач. Живу в Зальцбурге, в Австрии, но родился в Германии и считаю ее своей родиной. Мне семьдесят девять лет. Когда это запись дойдет до вас, меня уже не будет в живых».
Салеттл сделал паузу и твердо посмотрел в камеру, чтобы подчеркнуть серьезность своих слов. Мысль о смерти, казалось, совсем не волновала его.
"То, что вы сейчас услышите, — признание. В убийствах. В фанатизме. В дьявольском изобретении. Надеюсь, вы простите меня за плохой английский.
В 1939 году, когда я был молодым, честолюбивым хирургом Берлинского университета и с надеждой смотрел в будущее, ко мне обратился представитель рейхсканцелярии и предложил стать членом консультативного совета по передовой хирургической практике. Позже, когда я был уже членом нацистской партии и группенфюрером СС, меня повысили в должности, сделав председателем комиссии по здравоохранению. Многое из этого вы, вероятно, знаете. Более подробную информацию можно получить в федеральном архиве в Кобленце".