— Никуда он нас не переправил бы, — вздохнул Ярдман, — разве что Билли продолжал бы постреливать в нашего молодого друга. И вообще, независимо от того, как мы с Билли будем добираться обратно, согласитесь, что было бы неудобно убивать пилота в вашей новой стране. Гораздо лучше сделать это тут. Спокойнее.
— А вообще где мы? — спросил Раус-Уилер.
Что и говорить, неплохой вопрос.
— На частном аэродроме. Один пожилой аристократ время от времени позволяет нам им пользоваться.
Пожилой аристократ. В голосе Ярдмана была сильная ирония.
— Традиционный шантаж? — осведомился я. — Засняли в постели, в которой ему вовсе не следовало находиться.
— Нет, нет, — как-то неубедительно возразил Ярдман.
— О чем он говорит? — сердито поинтересовался Раус-Уилер.
— Я говорю о методах, которыми пользуются ваши новые друзья, — пояснил я. — Если им не удается завербовать таких, как вы, с помощью одурачивания, они идут на шантаж или запугивание — в зависимости от обстоятельств.
— Но меня никто не одурачивал! — обиделся Раус-Уилер.
— Ерунда, — сказал я. — Вы для них простачок.
— Хватит, — сказал Ярдман, приблизившись ко мне.
В его голосе впервые послышался гнев.
— А почему? — удивился я. — Что мне терять?
Очки Ярдмана сверкнули под лампой, а Раус-Уилер с праведным негодованием в голосе сказал:
— Он пытался уговорить меня освободить его. Но я, разумеется, отказался.
— Но чуть было не освободили, — напомнил я. — Ваше непомерное самомнение делает вас весьма уязвимым.
Ярдман выслушал это, поджав губы, и сказал:
— Мне надо к самолету, мистер Раус-Уилер, и вам имеет смысл пойти со мной.
— Но я же его не освободил, — пробормотал тот, словно получивший нагоняй школьник.
— И тем не менее, — отрезал Ярдман.
Присев возле меня, он проверил крепость цепей. Увы, с ними был полный порядок.
— У вас такой кроткий вид, мой мальчик, — сказал он мне в самое ухо, — но внешность обманчива.
Они ушли, а я остался один. Как завороженный я глядел на «Сессну», которая была так близко. Но Ярдман на этот раз не оставил мне шансов. Железный столб был зацементирован у основания, а цепи перетереть невозможно. Как я ни пытался вытащить из них руки, ничего у меня не вышло.
Мое время было на исходе. И вопросов больше не было. Особой радости в том, что я знал ответы, не возникало. Еще немного, и я вообще забуду обо всем навсегда. Об этом я тоже подумал. Я не верил в жизнь после смерти. Смерть — это финиш. Во время скачек при падениях я, случалось, терял сознание. Смерть была нокаутом, после которого ты уже не приходишь в себя. Признаться, я не очень ее боялся. Как, впрочем, и прежде. Наверное, все дело в недостатке воображения, в неразвитой чувствительности. Но мне было обидно уходить с пирушки так рано. Хотелось еще кое-что сделать. Мне предстояла встреча с Билли, а вот этот опыт явно был лишним. Я грустно признался себе, что зацепился бы за любой, малейший предлог, чтобы избежать этого общения.