На высоких каменных стенах Бржеско стояли два арбалетчика в кольчугах, рядом с ними напыщенный чиновник, который добрую четверть часа торговался с лодочником, прежде чем они сговорились на двадцать одной гривне.
Я никогда раньше не видел настоящего замка. Хотелось его исследовать, но Тадеуш воспротивился.
— С них хватит того, что мы заплатили. Не дадим обогатиться их постоялому двору, — сказал он, когда мы снова двинулись в путь. — Чертовы ублюдки со своими арбалетами. Будь там только один, я выпустил бы в него три стрелы, прежде чем он схватился бы за свое оружие.
— Ты бы убил человека за двадцать одну гривну? — спросил отец Игнаций.
— Нет, отец. Это болтовня, просто мне приходится проходить здесь восемь — десять раз в год. Убей я их, меня бы наверняка поймали. И все же, нужно признаться, это приятная мысль.
Вскоре настала моя очередь сидеть в лодке, и я мог расслабиться и немного поразмышлять.
Когда я начал изучать английский, меня поражало, что в двадцатом веке умный, образованный англоговорящий человек мог читать Чосера в оригинале только после специального курса в колледже. Язык до неузнаваемости изменился за шестьсот лет. Даже меньше, потому что спустя два столетия Шекспир написал свои пьесы, и они не понятны образованному американцу.
Зато каждый образованный испанец в двадцатом веке может без труда прочесть «Поэму о Сиде», написанную в 1140 году.
Славянские языки относятся к числу наиболее стабильных. Разделение восточных и западных славян — русских и поляков — произошло приблизительно в середине первого тысячелетия. Но несмотря на полторы тысячи лет самостоятельного развития, поляк и русский способны понять друг друга — если говорить медленно и внимательно слушать.
Так что несмотря на некоторые трудности, все могло быть гораздо хуже. Окажись я в Англии тринадцатого века, меня бы никто не понял. А так люди думали, что у меня просто странный акцент, но это не затрудняло общения.
В тот вечер я беседовал с поэтом, Романом Маковским.
— Чем ты планируешь заняться, когда мы прибудем в Краков? — спросил я.
— Планирую? У меня нет никаких других планов, кроме одного — поймать музу.
— Но как это поможет тебе выжить? Вот-вот наступит зима.
— Что-нибудь да подвернется. Кто знает? Вдруг какой-нибудь содержатель борделя захочет расписать стены соблазнительными картинами для воодушевления своих клиентов, и тогда я немного заработаю. Муза сама о себе заботится.
— Пока что ей от тебя мало проку.
— Не отрицаю. А у тебя есть какие-то предложения?
— Только одно. Отцу Игнацию нужны переписчики, а такая работа тебе по силам. Вот если бы ты произвел на него хорошее впечатление и вежливо бы его попросил, глядишь, он и предложил бы тебе работу.