— Вот и подружка моя (ей под Афинами, когда тамошнего архонта-мятежника давили, живот поперек распороли) еле-еле не умерла, все кишки наружу. Ей тоже все лекаря говорили, мол, детей иметь тебе нельзя. А она очень хотела ребеночка-то. Ну и забеременела, думала, авось, боги помогут. Ну, стало пузо расти, а шрам возьми да разойдись…. А перед тем еще и мучалась — больно было, когда растягивался-то. Ну, и померла, бедная, и дите не родилось… Так что, девка, береги брюхо — для бабы это самое главное, — всякий раз наставительно заканчивала Сэйра. — Как мать советую: двойного плетения спереди кольчужку закажи, и подкольчужник тоже двойной, да чтоб из стеганой кожи. Как мать, — повторяла она, — дочка ты мне, как-никак, по всем законам божеским и человеческим. Как есть дочка…
Хотя еще чуть-чуть, и все советы оказались бы ни к чему. Удар клинка в руке здоровенного вандала рассек и двойной кольчужный набрюшник, и даже прочную стеганую подкладку, выбранную матушкой из полусотни предложенных, и еще подправленную лагерным скорняком, прочертив обжигающую линию поперек живота.
Она подставила свой клинок под замах чужого, сумев каким-то чудом в последний момент развернуть его ребром навстречу удару. Несколько мгновений враг потратил, чтобы высвободить застрявший меч и вновь замахнуться. И как раз тогда оказавшийся рядом дан Эгмунд Ворон пришел на помощь ей, уже успевшей попрощаться с жизнью, метнув в мечника нож. Он не убил его, хотя попал в шею, а лишь ранил, но тот замешкался, заторможенный болью в рассеченных мышцах, и острие наполовину перерубленного клинка Орландины вошло врагу в кадык. Тот меч — стоимостью три вендийских слона, с вычеканенным на черной стали золотым клеймом царских кузниц кагана Ездигерда, она после боя отдала Эгмунду как вполне достойную благодарность за спасенную жизнь.
Кроме шрамов, были еще отметины, оставленные жизнью.
Две наколки.
Внизу живота, слева, неподалеку от того места, куда так стремятся мужчины, — искусно вытатуированный цветок лилии. Вообще-то знак невинности и чистоты, как объяснила ухлестывавшая за ней в прошлом году Зиновия из шестой сотни.
И полуженщина-полукошка Баст, с самым что ни на есть развратным видом разлегшаяся на внутренней стороне бедра. В левой руке богиня держала кубок, в правой — короткий кинжал, при этом игриво обмахиваясь длинным хвостом, пушистым и полосатым.
Эту картинку Орландина сделала в четырнадцать лет, когда отмечала с подружками свое первое жалованье. Да, хорошо она тогда повеселилась. Как раз почти все денарии («получка», как у них говорили) и ушли на винцо, на закусь, на подарки и на кинжал якобы индийской стали, проданный каким-то проходимцем (ох, как жучила ее старая Сэйра: это же надо — поверить в то, что булатный клинок можно купить за два золотых!). И как раз на последнюю горсть медяков она и сделала эту наколку, за которую ей тоже попало от матушки. В наказание пришлось чуть ли не полгода питаться из обычного солдатского котла, не имея никаких лакомств.