На тумбочке возле кровати, рядом с телефоном, стоял будильник. Жданов завел его на половину третьего, расстегнул воротник серой, «сталинского» покроя куртки — военную форму он не надевал ни разу — и откинулся на подушку. Заснул он сразу, только сон был каким-то поверхностным — понеслись каруселью обрывки дневных забот: трасса… Лагунов… полковые пушки… минометы… дрожжи… воздуходувка…
— Что будем делать, Леонид Николаевич? — услышал Соколов тихий голос Смирнова.
— Не знаю, — пожал плечами Соколов. — Попробую пройти метров двести на север. А вы все пока стойте здесь, на месте.
И он решительно зашагал налево, вдоль полыньи, в надежде, что невидимый ее край все же обнаружится. Однако чем больше Соколов удалялся от того места, где оставил Смирнова, Кушелева и проводника, тем шире становилась полынья. Значит, идти на север не имело смысла.
Он повернул назад.
— Ну как? — едва завидя возвращающегося Соколова, крикнул Смирнов.
Соколов безнадежно махнул рукой и распорядился:
— Кушелев, беги за комиссаром. Надо посоветоваться.
— Комиссар воду не заговорит, — мрачно ухмыльнулся проводник. — Она агитации не поддается.
— Вы, кажется, радуетесь, что дальше нельзя пройти? — возмутился Соколов.
— Радоваться тут нечему. А только я предупреждал…
— На кой же черт пошел с нами, если был так уверен, что не пройдем?
— А у меня, командир, в Питере внучка махонькая живет. Не слыхал? Впрочем, что тебе с того…
В самом факте, что у рыбака есть внучка и что живет она в Ленинграде, не было ничего необычного. Необычен был тон, каким произнес эти слова флегматичный рыбак. На этот раз в голосе его не было безразличия, а звучали одновременно и обида и вызов.
— Сколько же внучке лет? — примирительно спросил Соколов, несколько озадаченный такой моментальной переменой в поведении человека.
— Восьмой пошел, — глядя на лед, ответил проводник.
— А… родители есть? — продолжал расспрашивать Соколов, теперь уже главным образом для того, чтобы как-то скоротать время до прихода Брука.
— Ро-дители! — с сарказмом повторил старик. — Родитель ее в ополчение ушел с Ижорского, и с тех пор ни слуху ни духу.
— А мать?
— На Ижорском заместо мужа вкалывает. А девочка день-деньской одна. С моей рыбы только и живет. Наловлю, заморожу — и с оказией в Питер. Есть еще добрые люди, доставляют, не сожрав по дороге… — Старик помолчал и невпопад выпалил: — За то время, что с вами по льду гуляю, я знаешь сколько рыбы наловил бы!
Эта последняя его фраза вновь пробудила у Соколова чувство безотчетной неприязни к проводнику.
— Нытик ты, дед, — сказал он, поморщившись, и отвернулся, услышав издали громкий голос комиссара.