Керенский. - Приезжать ли только в случае выступлений, о которых идут слухи, или во всяком случае?
Корнилов. - Во всяком случае.
Керенский. - До свидания, скоро увидимся.
Корнилов. - До свидания».
Комиссар при Ставке М. М. Филоненко невероятно изумился, когда на следующее утро прочел текст ленты этого разговора. Он не мог понять, каким образом Корнилов так легкомысленно мог подтвердить слова Львова, содержание которых было ему неизвестно. Филоненко считал, что… «и форма вопроса А. Ф. Керенского и ответ генерала Корнилова абсолютно недопустимы в каких-либо серьезных деловых сношениях, а тем более при решении дела громадной государственной важности, так как А. Ф. Керенский не обозначил, что же он спрашивает, а генерал Корнилов не знал, на что, собственно, он отвечает».
Суждение генерала Деникина было не менее строго: «Этот разговор изобличает в полной мере нравственную физиономию Керенского, необычайную неосмотрительность Корнилова и сомнительную роль «благородного свидетеля» Вырубова».
Своим комментарием А. Ф. Керенский дал «классический образец» казуистики.
С юридической точки зрения, для Керенского-юриста, участника политических процессов, разговор его с Корниловым не имел никакого оправдания. Он ничего не доказал, ничего не подтвердил, даже не проверил сведений о якобы «ультимативных требованиях» Корнилова. Вся беседа и с той, и с другой стороны могла толковаться как угодно в зависимости от желания. Но, основываясь на догадках, Керенский пожелал тут же использовать ленту своего разговора с Корниловым как доказательство его вероломства.
Недоразумение и путаница, возникшие в силу несуразного вмешательства Львова не в свое дело, принимали угрожающие для государства формы.
Чтобы окончательно округлить работу сыщика и «закрепить в свидетельском показании» третьего лица разговор, который происходил у него со Львовым с глазу на глаз, Керенский спрятал в своем кабинете за портьерой помощника начальника милиции С. А. Балавинского. Ничего не подозревавший Львов добродушно во второй раз отвечал Керенскому на те же вопросы, которые всего лишь два часа назад обсуждались им в том же кабинете.
Цель была достигнута. Балавинский все записал, и на следующий день показания его находились уже в руках судебного следователя.
Впоследствии Львов отрицал версию Керенского о том, что предъявил ему ультимативные требования от имени Корнилова. «Никакого ультимативного требования, - писал Львов, - ему (Керенскому) я не предъявлял и не мог предъявлять, а он потребовал, чтобы я изложил свои мысли на бумаге. Я это сделал, а он меня арестовал. Я не успел даже прочесть написанную мною бумагу, как он, Керенский, вырвал у меня и положил в карман».