— Да, — смущённо ответил он. — Вы же знаете, что говорят о профессорах. Что они вечно парят в иных сферах, не так ли?
— Да, но на самом деле это не так, — решительно кивнула женщина.
В это мгновение раздался звонок телефона, Ганс-Улоф вздрогнул так, что расплескал кофе на светло-серый, в пупырышках, пол.
— О, проклятье! — так и вырвалось у него. Похоже, это становилось уже закономерностью!
— Не беспокойтесь, профессор, я сейчас все вытру. Просто возьмите себе новую чашку.
Раздался второй звонок.
— Но… — заикался Ганс-Улоф.
— Нина! — крикнула женщина через плечо. — Ты подойдёшь? — Она быстро схватила из-под стойки ведро и тряпку.
Откуда-то сзади появилась женщина неприветливого вида и сняла трубку. Ганс-Улоф стоял, глядя, как кассирша вытирает перед ним пол, и пытаясь расслышать, что говорится, пытаясь быть здесь, на виду…
— Да, — сказала женщина ни о чём не подозревающим тоном, и потом: — Нет. Почём я знаю.
Здесь я! — хотел крикнуть Ганс-Улоф, но не смог издать ни звука. Трубку сняла не та! Такого он не мог предвидеть.
— Послушайте, — говорила звонившему угрюмая женщина по имени Нина, — по упаковкам абсолютно ничего не было заметно. Я не знаю, отчего сухое молоко испортилось, но оно испортилось. Да, мы вскрыли все упаковки. Все. Ну, это же видно сразу. Какая-то слизь, понятия не имею; одну я для вас придержала, если вам интересно взглянуть. Одну, да. Что-что? Разумеется, остальное мы выбросили… Для чего же? Ведь вы всё равно больше никому не смогли бы его продать.
Ганс-Улоф с облегчением вздохнул. Звонок его не касался. Было без двух минут десять.
И без того дурное расположение духа Нины с каждой минутой становилось ещё хуже.
— Так вот, я не обязана от вас это выслушивать. Звоните моей начальнице; за всю эту бодягу отвечает она. Всего вам! — и повесила трубку так, что стало боязно за целость аппарата.
Ганс-Улоф с облегчением взял себе новую чашку кофе и вернулся к столу. Было десять часов, потом пять минут одиннадцатого, потом десять минут одиннадцатого. В четверть одиннадцатого чашка была давно пуста, но при мысли о третьей у Ганса-Улофа выворачивало желудок. В половине одиннадцатого кассирша прошлась тряпочкой по стойке из нержавеющей стали, потом вытерла несколько столов поблизости и спросила:
— Принести вам ещё одну чашку, профессор? Ганс-Улоф помотал головой.
— Нет, спасибо. — Так поздно журналист„уже, видимо, не позвонит. Видимо, что-то ему помешало. — Мне уже надо идти.
Остаток дня он провёл в напряжении, не меньше утреннего. Он никак не мог дописать совершенно пустяковое письмо, то и дело перестраивал фразы, а потом стёр весь текст. Он сортировал ксерокопии, переставлял книги на полке, листал какие-то папки, в которые не заглядывал целую вечность, и при первой возможности уехал домой.