– Заперли на этаже!
– Нехай! Этаж наш.
– Братва, потом срока наварят!
– Глохни, шавка легавая! К мусорам кину!
Оттуда, откуда вернулась с прогулки камера номер сорок пять, откуда все и началось, прибежал посланный Ильясом запыхавшийся шнырь.
– Замуровали… там… заперли…
Кто-то открьш кормушку «мусорской» хаты и орал в нее:
– Не спать! Лечь-встать! К стене! За баландой – с-стройсь!
А в дежурке перерывали по новому кругу ящики, шкафчики, простукивали стены. Копались в трухе и пружинах, искромсав диванную обшивку. Найденную в дежурке бутылку водки опустошили за пять секунд или за десять глотков, поделив на десять зажаждавшихся глоток. Больше фуфырей вертухаи здесь не хранили. Как и иной дури.
Сухарчик с приемником в руках стоял в центре вертухайской комнаты. Приемник, выведенный на полную, ударно зажигал:
Надоело нам на дело свои перышки таскать.
Мамы, папы, прячьте девок, мы идем любовь искать.
Надоело нам волыны маслом мазать день-деньской,
Отпусти, маманя, сына, сын сегодня холостой.
Никем не принуждаемый к тому, Сухарчик отплясывал на вертухайском хламе, раскиданном по полу, нечто народное, с притопами. Доламывались под его ногами сорванные стенды с кривыми ужасов показателей, шуршали плакаты, хрустнули чьи-то солнцезащитные очки, раскрошилась доминошная коробка.
– Сохни, босота! – призвал Ильяс.
Сухарчик поспешно вырубил музон.
– Я знаю, как живем! Бум менять дубаков на водяру. Один дубак – один яшик пойла.
– Точно, Ильяс! Умно! – загалдели в дежурке. – Хоть на что-то сгодится мусор.
– Ну, если удолбали говорилку… – Татарин запрыгнул на стол, пододвинул к себе телефонный аппарат.
– Гляди, Ильяс, – рядом засуетился шнырь, – тут под стеклом все номера записаны. Пожарка. Сантехники. Электрики. Бухгалтерия. Гляди, Ильяс, кумовской номерюга! Начальнику звони!
Рука с наколотым минаретом подняла трубку телефона внутренней связи.
– Гудит, шайтан…
– Кто звонит?
Уф! Сейчас бы коньяку стакан, да не хватало только потом, объясняясь со всеми мордами, что нагрянут, дышать на них коньячным выхлопом.
Зеки начали шантажировать заложниками. Водки им на халяву! Как мелко. Стоило ли ради этого бунтовать.
– Передайте, что мы обсудим их предложение.
Холмогоров повесил трубку. Нет, дольше тянуть нельзя, надо докладывать наверх – и будь что будет…
Толстые арматурные прутья не пущали. О них билась, как волна о дамбу, женская плоть. Любому шторму свойственно когда-нибудь улечься – затухала и ярость бабьего бунта.
По эту стороны решетчатой дамбы вертухай шептал в рацию:
– Нормально, перекрыто. Держим. Хотяткого-то из начальства для переговоров.