И с милой гордостью он пошевелил узким плечом.
— Кто же вы теперь?
— А кем же мне быть, как не чекистом?
— После всего?
— После чего всего? — насторожился Ряхичев. — Или вы верили?
Глаза их встретились — режущий, сильный и острый взгляд Виктора Аркадьевича и смущенный Локоткова.
— Впрочем, были моменты, когда мне и самому казалось, что я враг Советской власти, — без улыбки, серьезно промолвил Ряхичев. — Убедительный у меня был следователь.
— Наговорили на себя?
— Нисколько даже. На досуге сомневался. И только чувство юмора спасло. Впрочем, об этом мы, Ваня, успеем. Побеседуем на досуге. История, которую не прочитаешь в «Мире приключений». Ничего не слышал?
— Где же нам в лесу слышать?
— Пню молитесь? Ладно, товарищ Локотков, не прибедняйтесь. Я тут уже собеседовал с вашим комбригом, он высокого мнения о вашей деятельности…
— А с Петушковым вы еще не беседовали? — осведомился Иван Егорович с невеселой усмешкой. — Он вам не докладывал?
— Сбивчиво докладывал. Недоразумение какое-то разъяснял. Чего-то он недопонял, ошибку допустил.
Иван Егорович вынул из кармана свою докладную и протянул ее Ряхичеву.
— Может, выйдем? — спросил он. — Посидим на кислороде, а то тут и темно, и душно.
Вышли, сели на поваленный ствол сосны. Виктор Аркадьевич оседлал крупный нос старыми очками, видимо уже отработавшими свой срок; читал Ряхичев на «всю руку» — держал бумагу от себя далеко. Локотков к нему присматривался: очень изменился бывший его учитель или не очень? Решил, что постарел, но не слишком, войну вполне сдюжит, такие сухие телом старики лет до семидесяти вполне при полной нагрузке могут действовать.
— Так! — сказал он, дочитав. — Понятно мне, что осознал Петушков свою ошибку. Моя биография ему до некоторой степени известна, и понимает он, что у меня пройти может, а что и не может. Закурите, Ваня, папиросу!
И Ряхичев раскрыл перед Локотковым нарядную коробку «Герцеговины флор».
— Сталин их курит! — почтительно сказал Иван Егорович.
— А я не знаю, что Сталин курит, — со странным выражением ответил полковник. — Никакого даже понятия не имею.
Некоторое время они молча покурили. Восточнее Дворищ, там, откуда вчера пришли каратели, затрещали автоматы. Локотков прислушался. Потом все смолкло. Пробежал кучерявый партизан, крикнул восторженно:
— Хлопцы, давайте ходом! Шебалковские дураки заместо фрицев лося убили, свежуют…
Ряхичев тихо улыбался.
— Часто такое?
— Случается.
— Особая у вас жизнь, ни на что не похожая. И разговоры, послушаешь, как у Майн-Рида. Например, «доживем до черной тропы». Это как понять?