Это была мать-настоятельница. Не узнать ее было невозможно, и дело тут не в размерах накрахмаленного чепца, не в суровости темно-синего одеяния, не в массивном серебряном кресте на прицепленных к поясу четках и даже не в шести футах роста. Это стало ясно сразу. Сила ее личности была такова, что стоило ей пройти по палате, как почти все младенцы перестали вопить.
Большой лист, который был Габриэлем де Виттом, поспешно слетел из-под потолка и уже приготовился вселиться в последнего вопящего младенца. Те мамаши, которые успели сесть, поспешно улеглись обратно, а та, которая вынула ребеночка из колыбельки, с виноватым видом сунула, его назад и тоже улеглась. Мур и Тонино, чувствуя себя не менее виновато, замерли с руками по швам и стали отчаянно делать вид, что пришли навестить новенького братика или сестричку. Господин Таррантул разинул безгубый рот, словно мать-настоятельница наложила на него заклятье. Но Мур решил, что это вряд ли волшебство. Когда мать-настоятельница скользнула по нему холодным взором, он сразу понял, что все дело в силе личности. Ему страстно захотелось провалиться сквозь пол.
— Я решительно не желаю знать, милостивый государь, — обратилась мать-настоятельница к господину Таррантулу, — что вы здесь делаете. Я хочу только одного — чтобы вы взяли этот ваш сачок и этих ваших чумазых хулиганов и покинули это помещение. Немедля.
— Конечно, мэм...
Господин Таррантул съежился. Обезьянье лицо перекосила виноватая гримаса. На мгновение даже показалось, что он послушается и уйдет. Но маленькая ошарашенная старая душа, с несчастным видом зависшая под самым потолком, внезапно решила искать спасения у матери-настоятельницы. Она штопором метнулась вниз и очутилась на огромном белом чепце — и там и осталась, трепеща на накрахмаленной верхушке. Господин Таррантул уставился на нее круглыми обезьяньими глазами.
— Вон, милостивый государь, — прогудела мать-настоятельница.
Лицо господина Таррантула сморщилось. Мур услышал, как тот шепчет:
— Ну что ж, хотя бы одна... И тут он снова сделал такое движение, словно что-то бросал.
— Застынь! — каркнул он.
Мать-настоятельница сразу стала прямой и неподвижной, как статуя. Младенцы снова завопили.
— Отлично, — сказал господин Таррантул. — Никогда не выносил монашек. Набожные ханжи.
И он привстал на цыпочки, чтобы поймать в сачок усевшуюся на крахмальной верхушке душу. Но чепец матери-настоятельницы оказался слишком высок. Когда господин Таррантул задел его сачком, убор затрясся, мать-настоятельница пошатнулась, и душа, вместо того чтобы оказаться в сачке, слетела вбок, прямо в колыбельку с близнецами. Оба как раз разорались во всю мочь.