— Я ведь Богу служу, а не Церкви, — парировал выпад священник, пояснив: — Церкви можно послужить ложью, Богу — нельзя.
Если же брать в целом, то все они были не просто при деле, но каждый из них именно при своем, что не могло не радовать. Впрочем, то же самое можно было сказать и про других соратников нового князя Рязани.
Доброгнева все хлопотала по своим лекарским делам, причем теперь не одна, а в окружении сразу доброго десятка девчонок, которых по настоянию Константина она сама подобрала себе из числа тех, кто посмышленее. Выбор у нее был большой. Когда в семье каждая куна на счету, а тут не просто в учебу дите отдаешь, да еще и кормить притом не надобно — от желающих отбоя не будет.
Все прочие разъехались кто куда. Евпатий Коловрат хлопотал все больше по посольским делам, причем вместе с Хвощом, который один и остался Константину в наследство от всех бояр князя Глеба.
Уборкой урожая викинги не занимались — весной они посадить ничего не успели, — но забот у Эйнара хватало. Одни укрепления вокруг селища чего стоили, посмотрев на которые Константин пришел к выводу, что все это уже куда больше напоминает город, чем деревню, и тут же с ходу придумал название исходя из специфики проживающего в нем контингента.
— Пусть он зовется отныне Эйнарград, — предложил он ярлу, на что засмущавшийся донельзя гигант попросил, тем не менее, назвать их новое место жительства как-нибудь поскромнее. После небольших дебатов и легкой непродолжительной дискуссии окончательно было утверждено другое, более нейтральное — Северград.
Ратьше нездоровилось. Что-то гадкое занес в рану наконечник шальной стрелы, угодившей в его левую ключицу во время штурма Рязани, к этому добавлялось немалое количество прожитых лет, и он, добровольно приняв на свои плечи восстановление укреплений Ожска и ставшего приграничным с Ингварем Ольгова, еле-еле справлялся с этой в общем-то не столь уж и сложной задачей.
Давно нагуливали жирок по привольным степям Поволжья и Таврии громадные табуны половецких коней хана Данилы Кобяковича. Расстались они, как положено побратимам, после горячих объятий, и длились проводы довольно долго — чуть ли не неделю.
Гусляр, невзирая на все предостережения Константина, спустя пару недель, окончательно оклемавшись от мучений, перенесенных в Глебовом порубе, ушел к Ингварю — старшему сыну погибшего князя Ингваря, дабы рассказать тому обо всем, что произошло под Исадами на самом деле, и пропал. Молодой князь пока сидел безвылазно в своем Переяславле-Рязанском. По слухам, он собирал рать для похода на Константина, желая отомстить за своего отца. Письма, неоднократно посылаемые рязанским князем в Переяславль, успеха не имели.