Эти два случая, невольно пришедшие на память Тапиоке в то время, как он размышлял, где бы достать поесть, служили лишь иллюстрацией положения, которое день ото дня становилось все более угрожающим и от которого он не мог найти никакого лекарства.
Тапиока избрал своей специальностью кражу «съестного», руководствуясь справедливым соображением, что в тех случаях, когда ему не удастся превратить добычу в наличные, он с успехом может употребить ее натурой; но после нескольких лет относительного благоденствия приходилось менять объект спекуляции.
Несколько мешков жженого кофе были «опротестованы» у него приемщиком, так как заключали в себе в виде примеси к настоящему кофе значительное количество поджаренных зерен гороха, мелкой фасоли и других соответствующих овощей.
По той же уважительной причине были забракованы или сбиты в цене многие продукты, перепадавшие в его руки.
Сардинки оказывались изготовленными на деревянном масле; сливочное масло облекало лишь тонким слоем баранье сало или маргарин; колбасы, эффектно обернутые листовым оловом, были начинены какой-то неудобоваримой мерзостью, томатные консервы фабриковались из соляной кислоты, керосин разбавлялся водою, дорогие ликеры представляли отвратительные снадобья из спирта, эссенции и жженого сахара; а уж вино – из чего только не стряпала их человеческая изобретательность: краска, винный камень, салициловая кислота…
Тапиока крал, крал, выбиваясь из сил, без отдыха, без передышки, ночью и днем, крал в мелких лавчонках, снабжавших предместье, и в больших магазинах крупных фирм, но весь его товар или отвергался, или принимался после бесконечных споров и по пониженной расценке… Все было подмешано, фальсифицировано, испорчено, отравлено, несбываемо…
Тапиока доходил до того, что дрожал не от страха быть накрытым на месте кражи, а от подозрения и боязни быть еще раз обокраденным.
«И толкуют еще, будто вор – это я…»
Приступ, более мучительный, чем предыдущие, прервал нить его горьких размышлений.
Тапиока поднялся.
– Однако нужно что-нибудь предпринимать, – произнес он решительно и сделал несколько шагов по направлению к слуховому окну, единственные, которые откос крыш позволял ему сделать, не сгибаясь и не стукаясь о стропила.
Снаружи донеслось жалобное мяуканье.
– Ты, Фантазма? – окликнул Тапиока, становясь на четвереньки и высовывая голову из слухового окна, откуда открывался глазам восхитительный горный пейзаж крыш, куполов, шпилей и кратеров труб.
Красивая серая кошка стояла на углу крыши в нескольких метрах от окна.