– А стола у них там и нет, – усаживаясь около тележки, сказала Эория. – Куча подушек на полу и скатерть там же расстелена. Подушки, правда, удобные…
Коренга, соскучившийся по домашней еде, завладел своей плошкой. В ней оказалась горячая полбенная[58] каша и тушёные овощи. Жадность тут же подсказала Коренге, что всё это куда как украсил бы добрый ломоть жареной рыбы. Он послушал, как чавкал неприхотливый Торон, и усовестился.
Потом он обратил внимание, что дети снова схватились друг за дружку и отошли подальше от пса.
– Он не тронет, – на всякий случай сказал Коренга. – Он добрый!
Мальчик, храбро прятавший сестрёнок у себя за спиной, ответил:
– Наш тоже добрый. Только не тогда, когда ест!
Коренга даже ложку опустил. Веннские волкодавы отличались невозможной свирепостью, но они были благородны. Любой из них что угодно стерпел бы от несмышлёного ребёнка. Кобель, способный на самую лютую ярость, в конце концов рявкал и убегал от надоедливых маленьких человечков, но зубов не пускал в ход никогда. И даже сука-мать лишь отталкивала мордой детские ручки, не вовремя тянувшиеся к щенкам… Коренга спохватился и спросил:
– А сейчас где ваш свирепец?
Мальчик ответил очень по-взрослому:
– На собачьей свадьбе гуляет, неделю уже. Придёт, твоего съест.
«Ну, это мы поглядим…» В Ирезее имелось немало собак, но при появлении Торона все кобели спрятались. Они и теперь только лаяли с дальнего конца горбатой крутой улочки, а к воротам подбегать не осмеливались. Не говоря уж о том, чтобы оскорблять чужака пахучими знаками доблести. Торон не обращал на брёх недовольных никакого внимания. Ему было не привыкать.
– Наш, может, ещё лису принесёт, – важно и не без ревности добавил маленький горец. Видно было, как хотелось ему похвалить отсутствующего любимца. – Если в горах возьмёт, шкурка будет!
Коренга доедал вкусную кашу, когда вернулся хозяин дома и привёл отца с сыном, – те, даже не передохнув и не подкрепившись с дороги, сразу отправились на ирезейские кручи, в невидимый снизу храм. Долг благочестия обязывал их немедля оповестить жрецов о подношении, чтобы те назначили им день для полёта.
Коренга обратил внимание, что дорожные попутчики выглядели определённо довольными. Отец ещё как-то хранил важное молчание, зато молодой сын прямо лучился нетерпением и счастьем.
– Завтра на рассвете мы начнём собирать короб! – сообщил он умирающему от зависти Коренге. – А на закате, ко времени вечерней молитвы, я на нём поднимусь! – И добавил для важности, понятия не имея о том, как страдал безногий калека: – Я дома много летал. Всю деревню сверху видел! А тут – горы, ты только представь! Вдруг я даже море увижу, какое оно? Я там никогда не бывал…