За окном в ненастной декабрьской мгле медленно проехала машина. Дизельный движок урчал и рокотал так громко, что его было слышно через тройной стеклопакет, и даже сквозь сомкнутые веки Глеб не столько увидел, сколько почувствовал, как по потолку спальни прополз косой четырехугольник света фар. Тело привычно напряглось, превратившись во взведенную пружину, но дизель замолк у соседнего подъезда. Хлопнула дверца, где-то на пределе слышимости разразился противными электронными трелями домофон, и спустя какое-то время деликатно стукнула, закрывшись, железная дверь подъезда. Глеб задумался было, кому это не спится в ночь глухую, но тут же выбросил эту чепуху из головы: в этом городе по разным оценкам проживало от тринадцати до пятнадцати миллионов человек, и подавляющему их большинству не было до Глеба Сиверова и его жены никакого дела. "Я дома", – еще раз напомнил он себе и совсем уже было решил спать, как вдруг Ирина, не шевельнувшись, а лишь легонько защекотав кожу у него на груди вздрогнувшими ресницами, негромко сказала:
– Ты мне так и не сказал, где ухитрился так здорово загореть.
Сна в ее голосе не было ни капли, из чего следовало, что некоторые привычки и умения передаются от мужа к жене без каких бы то ни было сознательных усилий с той или другой стороны, как вирус гриппа или еще чего похуже.
– Ну где-где... – отозвался Глеб, постаравшись, чтобы этот ответ как можно сильнее походил на сонное бормотание разбуженного только наполовину, смертельно усталого человека. – Ты почему не спишь?
– А я сплю, – все так же негромко объявила Ирина, плотнее прижимаясь к его боку. – И ты спишь и видишь во сне, будто я с тобой разговариваю. И мне снится то же самое, так что мы квиты.
Глеб не совсем понял, что она имела в виду, но слово "квиты" ему не понравилось. Оно предполагало наличие каких-то неоплаченных счетов, обиды, какой-то бреши в отношениях, которую ему так и не удалось заткнуть купленным возле метро роскошным букетом. Да и чему тут удивляться? Разве что тому, что Ирина до сих пор не послала его вместе с его драгоценным Федором Филипповичем и их проклятой работой ко всем чертям и не принялась, пока еще не поздно, налаживать личную жизнь. Если бы такое однажды случилось, Глеб ее понял бы и, уж конечно, не осудил, поскольку искренне считал ее любовь самым настоящим подвигом – таким, на какой способна одна женщина из миллиона. А может, и одна из миллиарда...
Тем противнее было врать.
– Ну, раз уж мы оба спим, – с невидимой в темноте улыбкой произнес он, – тогда можно говорить откровенно. На самом деле, если честно, я эти две недели вовсе не работал, а отдыхал. Белый песок, синее море, голубое небо, королевские пальмы и девушки, прекрасные, как мечта. А также шезлонги, коктейли, яхты, номера люкс... ну, и все прочее, чему полагается быть в подобных местах.