– Хорошо, добрый принц, я готов исполнить роль трувера, но прежде, – слушай, паж, пойди и принеси из соседней комнаты шкатулку, которую я, предвидя возможность такой просьбы, нарочно велел принести сюда.
Жакоб поспешил исполнить приказание, и Орлеанский вынул из шкатулки листы бумаги, исписанный его почерком. Он выбрал один листок и показал Карлу де Савуази, который в полголоса просил его не читать этого.
– Ба! – ответил тем же тоном Орлеанский, – у него слишком дубовая голова, чтобы догадаться. Ваше высочество, – сказал он громко, – я вам прочту балладу об одной очень высокопоставленной даме, о имени которой умолчу, но чтобы эта баллада была оценена по достоинству, к ней нужен аккомпанемент. Савуази, позовите Гонена.
Король шутов немедленно появился. Орлеанский спросил у него, знает ли он его балладу, начинающуюся такими словами:
«Молва стоустая идет»…
– Отлично знаю, – ответил Гонен, – и не только знаю, но даже положил ее на музыку, как и все произведения вашего высочества.
– В самом деле?
– Я готов сейчас доказать вам…
– Я тебе сейчас представлю случай к тому. Потом с улыбкой тихо сказал Гонену:
– Не забудь также серьезного дела, о котором ты мне говорил.
– Какое дело, ваша светлость?
– А насчет хорошенькой актерки, что ты должен мне представить.
– Когда и где прикажете?
– Завтра, около полудня, у меня в замке де Боте. Ты знаешь где он?
– Нет, не знаю, – смело ответил Гонен.
– Между Венсенским лесом и Ножаном: ну, теперь за музыку.
Пока король шутов возвращался к себе на эстраду, у него в уме пронеслись философские размышления.
– Все в этом мире одна комедия. Только что мне пришлось играть мою роль с монахом, теперь приходится с сыном короля. Только одна театральная шутка не фальшива; призываю в том свидетелями Аристофана и Плавта! Фарс достойный презрения – это история.
Отогнав от себя лирическую мечтательность, Гонен приказал музыкантам приготовиться сыграть знаменитую балладу. Последние настроили инструменты и, по знаку своего главы, заиграли морсо. Орлеанский на лету подхватил тон и начал с первой строфы:
«Молва стоустая идет,
Что хороша моя подруга,
Под именем цветка слывет
Она у недруга и друга.
Она богата и знатна,
Барона гордого жена,
Который ездил в Палестину
И храбро дрался с Сарацином».
Намек был слишком ясен, друзья принца-поэта смеялись под шумок или же содрогались от мысли – сколько ненависти собирает он на свою голову. Дяди были в отчаянии от этой безумной выходки. Что же касается герцога Бургундского, то Рауль д'Актонвиль, страшась с его стороны взрыва, всячески старался успокоить его и удержать его руку.