В зале остались герцоги Беррийский, Орлеанский, Бургундский, Рауль д'Актонвиль и Жакоб, не считая Гонена и Ришара Карпалена, которые отправили всех жонглеров, а сами забились в самый темный угол эстрады, чтобы присутствовать при дальнейшей игре этой комедии или, иначе, этой исторической драмы.
— Увы! – вздыхал Беррийский, – я очень боюсь, что это ненадолго!
– Я, однако, очень бы желал, чтобы он принял на себя бремя власти, – сказал Орлеанский.
– Королю будет весьма трудно устроить финансы, – проворчал Бургундский.
– Вы все видите в черном свете, кузен… Послушайте, не хотите ли перебить ваше мрачное настроение, сыграв партию в кости?
– Я боюсь, что если я у вас выиграю, то меня обвинят в расхищении государственной казны.
– Гм… После битвы при Никополе турок Баязет прозвал вас быком. Вы не жалеете для меня ударов рогами.
При этом грубом оскорблении, Иоанн Бургундский опять кинулся было на Орлеанского, но Беррийский опять вмешался.
– Если мой племянник не желает играть в кости, – сказал он, – то пусть он полюбуется на миниатюры Жана из Брюгге к роману Рено де Монтобан. Вот он здесь, на столе.
И он увлек Орлеанского в соседнюю залу, устроенную для игры, но Орлеанский с Жакобом улизнул в боковую дверь и, спрятав в шкаф свои стихотворения, вышел подземным ходом, который шел в отель де Брегень, где и находилась долина любви. Он дошел до маленькой и кокетливо убранной комнаты, которую все еще занимала Мариета д'Ангиен. Прежде чем переступить святилище, где лежала на ложе из бархата, кружев и шелка единственная женщина, которую он когда-нибудь любил, принц приказал пажу смотреть за тем, чтобы никто не пробрался через дверь, которая вела в его собственные комнаты; он надел пажу на шею серебряную цепочку, на которой висел серебряный же свисток.
Жакоб уже несколько минут прохаживался по галерее, когда вдруг ему пришло в голову как всякому любопытному ребенку, одно желание. Идя за принцем, он заметил при мерцающем свете никогда не гасимого огонька, писанных красавиц, которые привлекли его юную душу. Мальчики того времени были такие же как и нынешние. Всякий раз когда, прохаживаясь взад и вперед, он подходил к Долине любви, он заходил все дальше, томимый желанием увидеть все. Наконец, он не выдержал, перешел заповедную черту. Он вошел, и все эти красавицы, более или менее прикрытые, стали пристально смотреть на него, точно говоря: «Здравствуй, мой маленький дружок, иди, я поцелую твои свежие розовые губки». И он подошел и стал целовать в губы те портреты, которые особенно влекли его к себе. Но какое-то особенное чувство тянуло его к портрету, с которого глядело невыразимой кротости личико, будто стыдившееся за свое присутствие в этом потайном музее. Точно что-то осветило мальчика, он пригляделся ближе и прочел на верхней части рамы имя Колины Демер.