На узких улицах рано темнело. Высокие дома из ветхого дерева, с облупленной штукатуркой, задолго до заката гасили солнечный свет. В преждевременных сумерках начинали копошиться городские стервятники крысиной и человечьей породы. Нищие, кишевшие повсюду в дневные часы, уползали в подвалы подсчитывать выручку, уступая место ворам и шлюхам, а те становились на проезжих улицах и у трактиров, поджидая, как волки, свою добычу – самых слабых, которых можно отбить от стаи и сожрать.
«Я больше не волчица и не добыча, – думала Камала – я нечто другое. Нечто новое. Сторонний наблюдатель, чье сердце не трогают ни слезы, ни кровь».
Она по-прежнему носила ту же одежду, что и в доме Итануса, приличную скорее мальчику, чем состоятельной горожанке. Черный цвет ее высоких сапог и кожаной куртки густотой уступал колдовскому, однако наводил на мысль о темных делах. С упрятанными под шапку рыжими волосами она могла на первый взгляд показаться мальчишкой, но взгляд более пристальный заставил бы прохожего усомниться. Это ее устраивало как нельзя лучше. Женскую одежду она терпеть не могла, при жизни матери они часто из-за этого спорили. Юбки вечно путались у нее в ногах и волочились по земле, собирая всю городскую грязь. Как-то раз она обрезала запачканный подол столовым ножом, превратив платье в нечто вроде туники. Мать поколотила ее за это, но дело того стоило.
Ее мать пришла с детьми в город вскоре после того, как брат Камалы оправился после чумы, – здесь она надеялась заработать больше, чем в их деревушке. Город ее разжевал и выплюнул, но прежде заставил продать обоих детей тем, кто соглашался купить. Камала не питала к ней ненависти, но и простить ничего не простила. Вместо чувств в ней поселилась какая-то пустота. Как бы она обошлась с матерью, встретив ее в каком-нибудь переулке, – признала в ней родную кровь или с отвращением прошла бы мимо? Но что толку в пустых фантазиях. Эта женщина давно умерла, подцепив какую-то заразу в трущобах, а Камала… Камала избрала новый путь, который, надо надеяться, приведет ее в лучшее место. Или, по крайности, в более чистое.
Она шла по городу своей юности, словно призрак, ничего не касаясь и все замечая. Жители уступали ей дорогу. Порой она видела постаревшие лица тех, кого знала когда-то, но они не узнавали ее. Да и кто мог бы связать нынешнюю Камалу с поколением ее сверстниц? Девушки, стоявшие с ней тогда на углах, ежась от зимнего холода – приходилось ведь обнажать все, что только возможно, чтобы завлечь мужчин, – раньше срока превратились в морщинистых старух. Сломленные духом, лишенные всякой надежды, они походили на ее мать.