– Чего вы хотите? – прохрипел Кросс.
– Что ты сказал Босху?
Взгляд Кросса скользнул к часам, потом остановился на Милтоне. Не думаю, чтобы он смотрел время. Мне внезапно пришла мысль, что он знает о камере. Он хороший сыщик. Может, он догадывался о моей затее с камерой.
– Я рассказал ему о своем расследовании. Все, что помню. От ранения у меня память отшибло. Затем начал кое-что вспоминать...
– Зачем он приезжал еще и сегодня?
– Я забыл ему сообщить, что у меня сохранились досье. Жена позвонила ему, и он приехал за бумагами.
– Что еще?
– Ничего.
– Что тебе известно о похищенных деньгах?
– Ничего. Мы с напарником до этого не дошли.
Милтон наклонился и взялся за дыхательные трубки.
– Я правду говорю, – испуганно протянул Кросс.
– Только попробуй соврать!
Агент отнял руки от трубок.
– С Босхом больше не общаться, понял?
– Да.
Кросс опустил голову.
Выходя с напарником из комнаты, агент Милтон погасил свет. Перед тем как погас экран, мы услышали, что Кросс плачет. Он стонал, стонал судорожно, как раненый зверь. Я не смотрел на Биггаров, и они не смотрели на меня. Мы стояли, уставившись на темный экран.
Через минуту камера отключилась, но вскоре экран опять засветился. Это включила свет вошедшая в комнату Дэнни. Я взглянул на часы. Миновало всего три минуты после ухода фэбээровцев. Дэнни приблизилась к мужу и села к нему на колени, обхватив ногами его тощие бедра. Распахнула халат и притянула его голову к обнаженной груди. Лоутон рыдал навзрыд, а она успокаивала его, как малого ребенка. Потом Дэнни запела.
Я знал эту песню, и пела она замечательно, пела мягким, как утренний ветерок, голосом, а не резким, скрипучим, каким пела первая исполнительница, старавшаяся вложить в песню все горести и муки человечества. Луи Армстронга мало что трогало, но если бы он услышал, как пела Дэнни...
Я вижу голубое небо,
Я вижу белые облака.
Благодарим за светлый день,
Благословим святую ночь.
Мир прекрасен...
У меня возникло ощущение, будто я незваным гостем вторгся в чужую жизнь.
– Выключи! – попросил я Андре.
Памятным событием в моей полицейской карьере было не раскрытие какого-нибудь крупного преступления, а 3 марта 1991 года. Дело было после ленча. Я сидел за столом и делал вид, что заполняю бумаги. Но, как и все мои сослуживцы, я ждал. Когда все побросали дела и начали собираться у телевизоров, я тоже встал. Один телевизор стоял в кабинете лейтенанта, другой подвешен к стене в клетушке, где работал парень, занимавшийся делами по взломам. С лейтенантом я в ту пору не ладил, и потому пошел в ту клетушку. Мы были наслышаны о происшедшем, но мало кто видел отснятый материал. Изображение было черно-белым, зернистым, но достаточно ясным, чтобы понять, что грядут иные времена.