- Так, ну это все понятно, - говорит Никифорыч оперу и спрашивает: а где Геринг?
Вытирая носовым платком губы, я думаю, что он прав. Действительно, мы уже видели всех участников кровавой трагедии, которая произошла здесь, кроме ее главного персонажа - Льва Соломоновича. Опер, чуть потупив взор, отвечает:
- Он не здесь.
- То есть ты оставил самое интересное напоследок, да? - подает голос Сергей. Его вид беспокоит меня: бледное лицо, красные от напряжения глаза и излишне сиплый голос. Мой друг похож на ходячего мертвеца, что, в целом, мило дополняет сложившуюся картину ночного кошмара.
- Я не был уверен, стоит ли вам показывать его? - отвечает опер и добавляет: вернее, то, что от него осталось.
- Раз уж показал подвал, - говорит Никифорыч, - показывай и все остальное. Вряд ли теперь нас еще хоть что-то может удивить.
Спустя буквально минуту мы выходим на улицу. Милицейских машин заметно прибавилось, и теперь все вокруг пестрит от фуражек и погонов. Я иду вслед за остальными по узкой тропинке, ведущей в сад, которым уже очень много лет Лев Соломонович занимался самостоятельно. Здесь растут яблони, вишни, какие-то кусты, несколько елей, один кедр.
Зимой сад особенно красив со сказочными ветками, припорошенными снегом, замерзшим ручьем, который делит сад на две половины и маленькой башенкой с неработающими часами в дальнем конце. Лев Соломонович как-то рассказывал, что увидел подобную конструкцию в одной книге об истории Шотландии, и она с тех пор навсегда засела в его голове. В отличие от шотландского прототипа эту башню возвели несколько таджиков-нелегалов за полтора месяца, особо не напрягаясь.
С другой стороны дома у Льва Соломоновича есть еще зимний сад с живыми птицами. Он собирал по всему миру редкие виды летающих за бешеные деньги и по вечерам - видимо, после очередной проведенной операции - любил ухаживать за ними, слушать их пение.
Опер ведет нас как раз к этой башенке, и уже издалека я замечаю перемены в ее облике. Речь идет не о разрушении, модификации или еще о чем-то таком - просто на лицевой стене есть надпись. Я щурюсь и вижу лишь одно слово: «Гном». Внутри холодеет.
- Вон он, - говорит опер и показывает рукой на два ведра.
Мы подходим ближе, и каждый ужасается, так как внутри ведер находится порубленный на куски человек. Я вижу руку Льва Соломоновича сквозь туман, затянувший глаза. Теперь я уже не жидкий, а вообще никакой. В голове нет ни эмоций, ни чувств - я быстренько превращаюсь в безликое ничто и опираюсь рукой на Сергея, которому опять становится плохо.