Уже к концу заседания кто-то обратил внимание, что среди присутствующих нет накона. Стали выяснять, где он. Оказалось, что сразу же после смерти правителя након, собрав большой отряд наиболее опытных воинов, ушел из Тикаля в неизвестном направлении. Многим это не понравилось. В довершение всего придворные царевича Кантуля, тщетно проискав его тело, явились в совет и заявили об этом странном обстоятельстве. Начали допрашивать очевидцев (об Ах-Каоке не вспомнили). Те что-то мямлили и совершенно явно сочиняли небылицы. Дело все больше и больше запутывалось. Только Ах-Меш-Кук, по-прежнему с улыбкой на лице, уверял, что никаких оснований для тревоги нет, что накону стало известно о волнениях в одном из городов, и он туда выступил, а тело царевича унес какой-нибудь преданный слуга. По его приказанию, выраженному в форме учтивого совета, участники совещания наконец разошлись по домам.
Время близилось к вечеру; Хун-Ахау и его товарищи еще ничего не знали о случившемся. После длительных упражнений они, в ожидании еды, отдыхали. Шбаламке, уединившись с Хун-Ахау, горячо убеждал в чем-то своего названого брата.
– Мы скажем, что ты сын правителя Ололтуна, случайно попавший в плен, – говорил он.
– Я не хочу этого, – ответил Хун-Ахау.
– Почему? – искренне удивился Шбаламке.
– Ты же знаешь, что я не из знатного рода, мой покойный отец был простым земледельцем.
– Так это знаю только я, а никто больше знать не будет! А что ты сейчас раб – это ничего не значит! Немало было случаев, когда и царевны становились рабынями. Военное счастье переменчиво…
– Нет, – сказал Хун-Ахау, – не хочу!
– Почему же, – настаивал Шбаламке в отчаянии, – почему ты упрямишься?
– Я хочу быть сыном своих родителей, а не кого-то другого. Я горжусь своим отцом и своими предками. Мой отец погиб, защищая родное селение, а трус – правитель Ололтуна – не послал нам на помощь ни одного воина!
– Как хочешь, – огорченно произнес после паузы Шбаламке, – но, поверь мне, ты отказываешься напрасно. Было бы хорошо. Ты взял бы в жены царевну…
Внезапно перед хижиной появился Цуль с низко опущенной головой. Волосы старого раба были растрепаны, а вид так необычен, что у Хун-Ахау почему-то дрогнуло сердце.
– Что случилось, Цуль? – спросил он, подбежав к старику.
Старый раб поднял голову, и юноша с ужасом увидел, что из глаз его медленно катятся крупные слезы.
– Убили ее, – пробормотал он, – убили мою дочку, мою маленькую девочку…
Хун-Ахау схватил Цуля за плечи, с силой потряс его.
– Кого убили? Говори ясно!
Подошел Шбаламке, стал молча рядом.