Мы пристально вглядывались в проезжающих. Были среди них и такие, что вели в поводу лошадей или гнали их перед собой. Но нашего красавца Чубарого мы не видали нигде.
– Нет, сегодня его не приведут, – решили мы наконец и отправились домой.
– Не приведут его сегодня! – закричали мы, входя в калитку сада.
– Кого? Чубарку? Да он давно уже здесь. Не узнали небось?
– Как!.. Привели? Уже? Как же мы его проглядели? А где же он? В конюшне?
От нетерпения мы никак не могли отложить тяжёлый засов. Толкались, мешали друг дружке.
– Пусти – я…
– Стой-ка, ты не так…
– Дайте-ка я лучше попробую.
Нам не терпелось взглянуть на Чубарого, погладить его, попотчевать сахаром, почувствовать, как он осторожно собирает с ладони мягкими, как пушинка, губами.
Вот сейчас он почует, что мы несём ему сахар, звонко заржёт и весь заиграет от радости.
Наконец распахнули конюшню.
Худая, как скелет, костлявая, вся какая-то встрёпанная кляча лежала в стойле на соломе. Она с трудом повернула к нам голову, хрипло застонала – заныла вместо ржанья и сейчас же закашлялась.
– И это Чубарка? – горестно вырвалось у нас.
– Бедный, бедный…
– Нет, как же это?..
– Ну что же! Он теперь ещё лучше прежнего. Добрее… А умный какой…
– Он теперь совсем-совсем добрый… – сказала Наташа, едва удерживая слёзы.
– На, Чубаренький, кушай, – хлопотала около него Юля.
Мы с Соней долго молчали. Но когда я разжала губы, первым моим словом было:
– Так вот что значило «живой укор совести»… Но разве можно его, больного, куда-нибудь отдавать!
– Да, – сказала Соня со вздохом и прибавила очень решительно: – Никуда мы его отдавать не позволим!
До самого вечера сидели мы на корточках, поглаживая больную лошадь; разговаривали вполголоса, словно боялись её утомить. К чаю пришли молчаливые и решительные.
– Ну что? – спросили нас.
– Хороший он какой – добрый, умный…
– А вы разве не заметили?..
– Чего? Он лучше стал гораздо.
– Да. И мне он теперь лучше нравится.
– И мне!
– И мне!
Четыре голоса дружно прозвучали один за другим. Никто не замешкался, не отстал. Чубарый теперь нуждался в нашей защите. Пускай не беспокоится: не выдадим.
Мать поглядела на наши взволнованные лица.
– А молодцы у меня девочки, – сказала она.
В тот же вечер отец с матерью поссорились. Они оба разгорячились и кричали на весь дом.
– Никуда и никому я его не отдам! – слышался за дверью звонкий голос мамы.
– Да пойми же ты: всё равно ведь он сдохнет!
– Ну что же! Пускай! Сдохнет так сдохнет. А может быть, выживет. Он спас твою жизнь и пусть теперь доживает в покое и холе.
– Но мне для разъездов нужна лошадь, а не персональный пенсионер!