Весной соловецкий дьякон утопился, Афонин побрел в Охотск. С той поры сменилось
много лет, много растаяло снегов...
Старик взялся отлить две каронады и главный колокол для новой церкви.
Тридцатифунтовый колокол, подаренный из судовых запасов Лисянским, годился только
на подзвон.
Давнишний литейщик и китобой сам топтал тонкими, в синих прожилках, ногами
глину, сушил песок, сколачивал тяжеленные плахи для форм. Все дни проводил здесь,
домой наведывался редко, а последнее время решил и ночевать возле своих сооружений
трудно было оторваться.
Уналашку он тоже забрал сюда. После стычки с Гедеоном старик не решался оставлять
ее одну в казарме. И девочка всякий раз пугливо жалась к нему, если он собирался куда-
нибудь уходить. Маленькая индианка не дичилась только своего свирепого спасителя,
безошибочно чуяла сердцем невысказанную ласку.
Девочка была и его единственной пособницей. Темнолицая, проворная, как хорек,
подкидывала она в огонь сучья, выгребала золу. Труд и привычка множества поколений
сказывались в ее быстрых неустанных движениях. Радость быть здесь, близко к лесу, камням
и запахам болот и трав, усиливала старание. Она чувствовала себя почти счастливой. Дым
горевших веток, закопченные бревна напоминали барабору, выстроенную отцом. Не хватало
лишь тотемов досок с изображением солнца и горного козла знаков рода, поставленных
у входа в жилье.
Таская сучья, Уналашка тихонько смеялась и два раза ударяла себя по надутым щекам.
Так была довольна. Пыхтя от усилий, она еще усерднее принималась за работу.
Баранов приказал поставить литейню за палисадом, у края лесной прогалины. Отсюда
недалеко было ходить за рудой в один из каньонов и безопасней на случай пожара. Индейские
женщины носили куски породы в травяных корзинах, таскали уголья. Двое креолов жгли
толстые еловые стволы.
Крестник правителя стал по-настоящему хозяином форта. К власти он не стремился,
но и не отстранял ее. Он попросту не задумывался над этим. Ненасытность жизни молодого
выздоравливающего тела требовала деятельности, движения. Лещинский хранил ключи,
принимал вечерний и утренний рапорты по крепости, но промышленные и островитяне
тянулись за всеми нуждами к Павлу.
Непокорный,сумрачно говорил Лещинскому Ананий, барабаня короткими белесыми
пальцами по набалдашнику посоха.Ты, государь мой, волю ему дал.
Лещинский срывал злость на Луке, на подвернувшихся алеутах, часами заставлял
зверобоев ждать у лабаза выдачи огневых припасов, приемки шкур. Однако с Павлом был
по-прежнему ласков и смирен и всякий раз старался подчеркнуть свою преданность Баранову.