Позже вместе с Резановым размышлял о тлинкитском и алеутском словарях, о проповедях
и беседах на местном наречии.
Думал тогда о Павле...
Правитель сам чертил план будущей школы и даже не показал его Гедеону. Монах
перекочевал теперь на постройку нового форта и почти не заглядывал в крепость. Там в
землянке и жил. Только один раз, когда срубленное дерево раздробило ноги промышленному,
Гедеон притащил его на плечах в Ново-Архангельск, помолился возле заколоченной церкви,
взял у Серафимы иголку и ушел. Неуклюжий, всклокоченный, в обтрепанной порыжевшей
рясе.
В крепости содержались под стражей пятеро индейских воинов. Они средь белого дня
хотели поджечь палисады, но были схвачены наружным караулом. Двое погибли в стычке,
остальных Баранов держал как заложников. Между ними находился, как видно, и близкий
родственник вождя. Старше других, с шрамом через всю левую щеку и лоб, так, что бровь
была разрублена надвое, длинноволосый, в боевой лосиной одежде, он не выходя сидел в
томном углу лабаза, смотрел на кусочек серого неба, видневшегося в узкую щель продушины.
Баранов не выпытывал, знал, что индеец ничего не скажет, но по тому, как другие
воины держались перед ним, как две-три тлинкинтские женщины, ставшие женами
промышленных, за крыли лица ладонями, когда проносили раненого, правитель догадался
о знатности своего пленника.
Посланца Котлеана, предлагавшего выкупить индейцев, Бара нов не принял. Теперь у
него было оружие против внезапных на падений. Войны еще не кончились, мир приходилось
по-прежнему поддерживать железом и порохом...
Делами, беспрестанным движением Баранову не только хотелось отвлечь гарнизон форта
от тяжелой действительности, заставить забыть болезни и голод, но и забыться самому.
Гибель Павла была для него большим потрясением, крушением большого внутреннего мира...
Он почувствовал, что идет старость. И только вспоминая Кускова, отправленного в отчаянный
поход, оживлялся, быстрее шагал по своему залу... Дряхлость приходит, когда нет желаний,
нет радости в завтрашнем дне. Смысл победы не в успокоении, смысл еев сознании
собственной силы...
Вечером при свете горевших в камине еловых сучьев правитель писал письма. Отправить
их можно будет нескоро, и потому послания были неторопливые, длинные. В них он подробно
описывал главному правлению в СанктПетербурге все события, просто, без прикрас сообщал
суровую истину, беспокоился о будущем, о благополучии родной страны.
«...Республике Американской великая нужда настоит в китайских товарах: чае, китайских
шелковых разных материях. Туда важивали прежде наличные деньги в гишпанских серебряных
дол ларах, но, узнав здешнюю торговлю и что с берегов сих мягкая рухлядь идет и продается
в Кантоне, стали нагружать суда полным грузом европейских своих продуктов, выменивая
здешнюю на них рухлядь... И от американцев я слышал, что они собирали и собирают
прочное заселение около Шарлоцких островов сделать, по сю сторону Нутки, к стороне
Ситхи... Может быть, и со стороны нашего высокого Двора последует подкрепление. Ныне
нет никого в Нутке, ни англичан, ни гишпанцев, а Нутка оставлена... Выгоды же тамошних
мест столь важны, что обнадеживают на будущее время миллионными прибытками государству.
Каковые выгоды по всей справедливости и народному праву единым бы российским
подданным принадлежали...»