Он с радостью отправлялся в другие греческие колонии, где тоже работал в театре. Именно здесь, в Италии, он встретился с колдуньей, наделившей его Силой. Мы жили тогда в этрусском городе, который позже превратился в Помпеи, и хозяин готовил для греков театральное представление во время праздника Диониса.
До сих пор помню ту ночь, когда он вернулся домой и поначалу даже не хотел обращать на меня внимания, а потом подошел ко мне и, действуя неловко, начал пить у меня кровь, и, когда уже казалось, что я вот-вот умру, когда я был уверен, что мне не выжить, он дал мне свою Кровь, терзаясь отчаянием, рыдая и умоляя понять его: он, мол, не знал, что с ним приключилось.
Так мы с ним стали вдвоем новообращенными. Мы были вместе Детьми Крови. Он сжег свои пьесы, все до одной, сказав, что все его произведения ничего не стоят. Он больше не принадлежал человечеству. До конца своего существования он искал ведьм и колдуний – все надеялся, что они найдут способ избавить его от Злой Крови. И он погиб прямо у меня на глазах, сжег самого себя, едва прожив после той ночи двадцать пять лет. И я остался один, ожесточенный сирота.
Но я всегда отличался находчивостью и не стремился к смерти, так что она никогда не являлась для меня соблазном. Я был свидетелем того, как Греция пала перед Римом. И еще много веков спустя пьесы моего Мастера продавались в книжных лавках и на рынках. Я был свидетелем того, как сокровенные стихи Мастера изучали и читали вслух юноши-римляне, а затем я был свидетелем подъема христианства и потери тысяч произведений – поэзия, драма, даже пьесы Эсхила, Софокла и Еврипида – все было потеряно – и история, и письма – а с ними исчезло и имя моего Мастера, сохранилось лишь несколько драгоценных работ, тогда как я знал их так много.
Я доволен. Я до сих пор не утратил своей находчивости. Я имею дело с бриллиантами и жемчугами. Благодаря мысленному дару я богат. Я никого не обманываю. Я умен даже больше, чем нужно. Я не расстаюсь с Петронией. Мне нравится компания Манфреда. Мы с ним играем в шахматы и карты, беседуем и бродим вместе по улицам Неаполя. Отлично помню ту ночь, когда она притащила его сюда, ругаясь, что вынуждена выполнить уговор.
Петрония и Манфред познакомились здесь, в Неаполе, и у нее появилась новая причуда – навещать болото, где он жил, и прятаться там в одном укромном месте. Оно казалось ей очень подходящим: в том уголке дикой природы она могла охотиться на бродяг, пьяниц и игроков Нового Орлеана и всех южных земель. Позже он выстроил для нее домик и роскошную усыпальницу, по ее собственному вкусу, и Петрония любила удаляться туда, если ей случалось рассердиться на меня или вдруг ее тянуло на что-то новенькое, – тогда она покидала Италию, где все дела были переделаны сотни раз.