И вообще почему, мол, вы, товарищ Поперечный так сильно против индейской национальности выступаете? Нехорошо это как-то, не по-нашему. Вам разве не известно, что в пашей стране граждане всех национальностей… И так далее и тому подобное…
Побежал несчастный Мирон Рафаилович и к знакомому судье, сам лет двадцать подряд был у него заседателем: заседал, кемарил понемногу, помогая ему тем самым выносить правосудные приговоры и решения. Судья объясняет:
– Факт вашего неиндейства, уважаемый Мирон Рафаилович, это еще туда-сюда, это может быть, установить и удастся, тем более, что родились вы не в Луизиане, дальше Лузановки никуда не выезжали, на крокодилов и львов в Дюковском парке не охотились (судья был шутник). Опять же и скальпов, – говорит, – пи с кого не снимали, нет у нас таких данных.
– Но вот, – продолжает он уже серьезно, – что касается вашего еврейского происхождения?… Документов, как я понимаю, у вас на этот счет нет, архивы не сохранились, а свидетельские показания в таких делах… Да и евреем теперь каждому, знаете, быть охота, время такое…
Вот! Вот такие ответы, когда шутливые, а когда и вполне серьезные, слышит несчастный Мирон Рафаилович от всех, к кому только пи обратится. Проклял он уже давно в душе хорошенькую паспортистку, проклял себя. А когда после целого дня беготни по учреждениям он возвращается домой, то и весь мир готов проклясть – такое ему его домашние устраивают, особенно младшая его внучка, Юля, любимица его. И сама ведь тоже любит деда…
– Бросим, – говорит, – мы тебя, дед как одинокого вождя. Хотя, конечно, будем поддерживать, посылки слать. С «маисом», так индейская пшонка называется, с «пеммиканом» – сушеным мясом. Ну и, конечно, бусы тебе там всякие при. шлем, набедренные повязки, чтобы имел в чем выйти на первомайскую демонстрацию.
Нашелся тут один умный человек, адвокат знакомый.
– Не морочили бы вы голову, Мирон Рафаилович, ни себе ни людям, – говорит выслушав его, – а Достали бы обыкновенную паспортную тушь да что надо сами б и дописали. Чтобы получилось: «индейский еврей». И всех тут делов! Там, куда вы собрались, – говорят, – всякие евреи годятся. Даже тьмутараканьские. Вот и допишите эти несколько букв и уезжайте себе на здоровье!
Обрадовался Мирон Рафаилович первому дельному совету. Так обрадовался, что прощаясь с адвокатом, едва не обнял его прямо на глазах у его коллег в консультации, хотел даже червонец на столе оставить, но потом одумался. А вдруг тоже шутит? Ему-то хорошо шутить, думает, за те десять минут, что с Мироном Рафаиловичем разговаривал успел между делом два анекдота рассказать коллегам, с любовницей о встрече по телефону договориться, да еще v зашедшего ханыги купить «дворники» для «Жигуля», явно ворованные. А Мирону Рафаиловичу; разве до шуток? Да и позволил бы он себе когда-нибудь, чтобы в его паспорте?… Он – человек советский, человек бумагопослушный, для него паспорт – святыня.