– Ты, братка, только не вздумай топиться, – продолжал мужчина, придвигаясь еще ближе. – Выпей-ка скруша, сразу полегчает, я тебе правду говорю.
Только теперь я разглядел зажатую у него в руке многоразовую армейскую фляжку с завинчивающейся крышкой.
– Спасибо, – сказал я. – Сейчас не хочу.
– Как знаешь, – миролюбиво отозвался мужчина, снимая крышку. – Дракон свидетель, я не настаиваю. – Он сделал глоток и звучно рыгнул. – Я вот когда с войны вернулся, – сказал он, – много вливал. Теперь ничего. Привык.
– Привыкнуть не сложно, – заметил я, – терпеть труднее.
Сам не знаю, почему у меня это вырвалось, но мужчина обрадовался.
– Вот-вот, – поддержал он. – Лучше налиться, только б не видеть. Подруге говорю: не буду я вместе с ними сходить с ума, так весело было, я два раза короля брал. А она мне, представляешь: мы должны восстановить разрушенную страну. Я, говорит, через неделю еду в деревню. В деревню! Кому она там нужна? С кривушами, что ли, трахаться?
– У каждого свой дракон, – неопределенно заметил я, надеясь, что он отстанет.
Только сейчас, когда он сказал про короля, я понял, с кем сижу рядом. Это был карнавальный клоун – последний осколок довоенной жизни, матрос, запертый в трюме тонущего корабля.
– Плохо тебе, – продолжал он. – Не ври старому, я все вижу. И мне плохо. А им хорошо! Бывает так, что всем хорошо, а одному плохо?
Я закрыл глаза и почувствовал, как обмерло разом сердце, словно грудь изнутри окатили ледяной водой.
… Когда я уходил вечером, Оклахома уже привел двух или трех девчонок, и в Озерном зале у них вовсю шло веселье.
– Эй, рулевой! – крикнул он, заслышав, видно, мои шаги. – Куда бежишь, иди к нам! Мы тебе тут все неполадки поправим. Если, конечно, – тут он радостно заржал, – главный орган в порядке…
– Нет, – сказал я, – не бывает. Когда всем хорошо, и тебе должно быть хорошо.
Клоун внимательно вгляделся в мое лицо, насколько позволяла темнота.
– Слушай, – сказал он. – Пойдем посидим немного, Я знаю рядом местечко.
Я покачал головой. Сегодня был День Поминовения, первый с того дня, как погиб "Трезубец". И хоть я понимал, что мне будет паршиво, следовало отдать долг.
– Это недалеко, – продолжал настаивать клоун. – Всего два квартала. Поможешь мне заодно.
Я вдруг представил себе жуткую тишину гостиницы, медленно оплывающие в тоскливом полумраке свечи и безнадежный, нескончаемый диалог с Мартой. Это было совершенно невыносимо, и я почувствовал страх.
– А что надо делать? – спросил я колеблясь. – Я, понимаешь, недавно из госпиталя.
– Нет, нет! – воскликнул клоун. – Ты не думай. Ничего такого, один разговор. Ты только рядом постоишь.