Последний раз я лазал по горам на Венере, и было это очень давно. С тех пор мне никак не удавалось выкроить достаточно большой отпуск. Но, как ни странно, руки не забыли еще нужных движений. Поэтому работал я в основном автоматически, не переставая думать о предстоящем деле. Для начала мне следовало понять, как добираться до места.
Мимо Драного Угла проходила хорошая дорога на Лайлес. Лететь над ней было намного проще, но вместе с тем и намного опаснее. Кроме того, это был достаточно долгий путь. Поэтому, я решил вылететь из города в направлении Каймагира, а потом, резко взяв влево, просочиться через безымянный перевал между Редрикеном и Салканом.
Редрикен, Салкан и Чекуртан были самыми высокими вершинами во всей этой части хребта. Правда, любоваться ими из города мне не приходилось – они всегда утопали в облаках. Но сверху они представляли внушительное зрелище. Особенно в лучах заходящего солнца, какими мы видели их каждый раз, заходя на посадку на линии терминатора. С самого первого прилета я мечтал побывать на них, но оказалось, что цивилизация Керста не додумалась до такого никчемного занятия, как альпинизм.
Безымянный перевал был удобен, с моей точки зрения, еще и тем, что я попадал в Драный Угол как бы с тыла. Спустившись с него, я оказывался в Долине Гейзеров, которая находилась достаточно далеко от поселка. Я не знал, кто живет в нем, и не хотел зря рисковать. Если рой обзавелся там форпостом, то в одном из домов запросто мог находиться локатор. Я подумал, что раз мне все равно не миновать этот поселок, то пусть уж я окажусь рядом с ним на рассвете, когда все наверняка спят, а не в полночь, как случилось бы, держись я дороги на Лайлес. Поэтому меня устраивала Долина Гейзеров, из которой я, начав обходить периметр против часовой стрелки, выходил к поселку в самом конце маршрута.
Таща одной рукой за лямки тяжелый рюкзак, я пробирался по ночному парку, в котором до войны устраивали смахивающие на шабаши клоунады, и осторожно прислушивался к сердцу. Перед уходом я хотел было снять кардиограмму, но в последнюю минуту передумал, а теперь убеждал себя, что поступил правильно. Без кардиограммы я чувствовал себя гораздо спокойнее. Однако все равно что-то неясное и тревожное давило свинцовой тяжестью грудь. И поэтому я не ощущал пьянящего подъема и звериной остроты ощущений, всегда испытываемых мной, когда я становился на тропу войны.
Раньше это назвали бы предчувствием. Да только ничего мистического здесь не было. Смерть, как стервятник, идет на гнилой запах больной души. Она знает, что раз ты потерял себя, ты не успеешь увернуться, когда она окажется рядом. Предчувствие – это последний порожек, на котором никому не удается задержаться, чтобы взять себя в руки. Поэтому, если ты ощутил предчувствие, можешь не прятаться, уже ничего не поможет. Она все равно найдет тебя. Потому что ты ослаб и стал плохо пахнуть.