Меня подняли, и наконец я смог стоять, погодя обнаружив, что проволока снята с рук и ног и я свободен…
Толстячок вдруг, торопливо пыхтя, отбежал за газон, длинный отошел в сторону и уселся в кресло, тут же закурив сигарету. А передо мной стоял раздутый от мышц Петруха и ухмылялся… Затем он быстрым движением содрал с себя рубашку, обнажив вместо кожи металлическую броню. Это был киборг, существо почти забытое на цивилизованных планетах, но изредка, по взаимному согласию создаваемое из даже себе уже ненужных человеческих отбросов, ради каких-нибудь конкретных задач где-нибудь на пограничных мирах. И всегда что-то было не в порядке с психикой такого монстра, что-то всегда шло вкривь и вкось…
Киборг ударил меня сильно, точно и прямо. Словно всадили в живот рельс, я, перестав дышать, катался по полу, пока новый удар, уже второй, не отбросил меня, как куклу. Тут началось избиение, и некоторое время меня гоняли и перекатывали, словно мяч, пока малой человеческой части полуробота не захотелось передохнуть.
Стоя на коленях, я видел перед бессильно опущенной головой его ступни и, схватив за лодыжки, дернул совершенно бессознательно. Киборг, оторванный, словно взрывом, от пола, тяжко грохнулся головой и плечами. Я навалился на него, изо всех сил откручивая голову с шейного отдела его псевдопозвоночника, но не успел.
Вновь я корчился, пораженный чистым пламенем боли, окатившей меня всего, словно лавовый поток. Боль была такой совершенной, такой кристально ясной, что отблесками своего сознания – фиксирующего даже катавшегося словно кот по газону толстяка – я путался в определениях: боль? наслаждение? ад?.. Крайности, как и всегда, сливались, ибо природа всего одна…
Несколько скрюченный киборг поставил меня перед собой и попытался ударить. Я увернулся, схватил его за подмышки и бросил через бедро.
Все вновь повторилось; я ощутил сыпавшиеся на меня удары, которыми ретивый дылда, бросивший курить, решил помочь чистоте совершенной пытки. И тут сомнения стали зарождаться в моей пламенеющей болью голове.
Я помнил, мы наблюдали ретивую готовность захваченных травой живых тварей, не щадя жизни и сил, нести охрану своего растительного хозяина, дабы ни одна жалкая былинка не могла быть повреждена. Охрана осуществлялась как с воздуха птицами и другими летающими тварями, так и на суше всеми бегающими и прыгающими организмами. Если погибала трава – мы как-то бросили напалмовую гранату, – погибали все помощники. То есть повреждения хозяина для подобных мне пленников было физически и психически непереносимо ни при каких обстоятельствах; жертвы слепли, глохли, умирали.